Поэт-сатирик Эммануил Герман (Эмиль Кроткий), отлично знавший Есенина и друживший с ним, писал: «Друзья у него были случайные люди. Странное дело! Этот здоровый, буйнокровный человек был связан с жизнью бумажной пуповиной строк». На первом плане у Сергея Есенина всегда стояло поэтическое творчество, ни женщины, ни многочисленные друзья, ни случайные знакомые не могли заменить ему поэзию, он ей оставался верен до конца своих дней. Поэтому, исходя из жизненных обстоятельств, поэт легко сходился с людьми и также легко с ними расставался, всё, что мешало творчеству отметалось им сразу и навсегда. На новом иконографическом книжном знаке тульского графика Владимира Чекарькова для книг домашней библиотеки историка книжного знака и обладателя крупнейшей в России коллекции отечественного экслибриса Эдуарда Гетманского можно увидеть портреты тех, с кем поэт дружил, был знаком и к кому относился с предубеждением.
«Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего»
Партийный и государственный деятель, литературный критик Лев Давидович Троцкий (Лейб Давидович Бронштейн) (1879-1940) родилсянеподалёку от села Яновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии (ныне село Береславка Бобринецкого района Кировоградской области, Украина) в семье зажиточного землевладельца из числа еврейских колонистов. Учился в училище Святого Павла в Одессе, а затем в Николаеве, где окончил реальное училище и поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета, который вскоре оставил. Лев Троцкий — разносторонняя личность, увлекался литературой, рисованием, писал стихи. В 1897 году участвовал в основании Южно-русского рабочего союза. 28 января 1898 года был впервые арестован. В одесской тюрьме, где Троцкий провёл 2 года, он становится марксистом. С 1900 года находился в ссылке в Иркутской губернии, где установил связь с агентами «Искры» и был приглашён к сотрудничеству в газете. В 1902 году бежал из ссылки за границу, в фальшивый паспорт вписал фамилию Троцкий (по имени старшего надзирателя одесской тюрьмы). Прибыв в Лондон к Ленину, Троцкий стал постоянным сотрудником газеты, выступал с рефератами на собраниях эмигрантов и быстро приобрёл известность. В 1905 году Троцкий нелегально возвратился в Россию, стал одним из создателей Петербургского совета рабочих депутатов, вошёл в его Исполком В 1906 году на процессе над Петербургским советом был осуждён на вечное поселение в Сибирь с лишением всех гражданских прав По пути в Обдорск (ныне Салехард) бежал за границу. В 1908-1912 годах издавал в Вене газету «Правда». С началом Первой мировой войны Троцкий, опасаясь того, что он как подданный России будет интернирован австрийскими властями, 3 августа 1914 года бежал в Цюрих, и оттуда в Париж. В 1914-1916 годах в Париже выпускал ежедневную газету «Наше слово». Газету закрыли, Троцкого выслали из Франции. Он уехал в Испанию, затем в Америку. В Россию вернулся после Февральской революции. Летом 1917 г ода вошел в партию большевиков, 23 июля был арестован Временным правительством, 2 сентября освобожден. 25 сентября избран председателем Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Возглавлял штаб во время Октябрьских событий в Петрограде. После Октября входит в первое Советское правительство наркомом иностранных дел. В дальнейшем был одним из организаторов Красной Армии, утверждался председателем Революционного Военного совета. Длительное время после В.Ленина Л.Троцкий был вторым лицом по влиянию и значимости в партийной и государственной иерархии советской республики. Имя Л.Троцкого встречается в произведениях С.Есенина «Русь бесприютная» (1924):
Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль
В угасшем скандалисте!
Мне вспомнилась
Печальная история —
История об Оливере Твисте.
Мы все по-разному
Судьбой своей оплаканы.
Кто крепость знал,
Кому Сибирь знакома.
Знать, потому теперь
Попы и дьяконы
О здравье молятся
Всех членов Совнаркома.
И потому крестьянин
С водки штофа,
Рассказывая сродникам своим,
Глядит на Маркса,
Как на Саваофа,
Пуская Ленину
В глаза табачный дым.
Ирония судьбы!
Мы все острощены.
Над старым твердо
Вставлен крепкий кол.
Но все ж у нас
Монашеские общины
С «аминем» ставят
Каждый протокол.
И говорят,
Забыв о днях опасных:
«Уж как мы их…
Не в пух, а прямо в прах…
Пятнадцать штук я сам
Зарезал красных,
Да столько ж каждый,
Всякий наш монах».
Россия-мать!
Прости меня,
Прости!
Но эту дикость, подлую и злую,
Я на своем недлительном пути
Не приголублю
И не поцелую.
У них жилища есть,
У них есть хлеб,
Они с молитвами
И благостны и сыты.
Но есть на этой
Горестной земле,
Что всеми добрыми
И злыми позабыты.
Мальчишки лет семи-восьми
Снуют средь штатов без призора.
Бестелыми корявыми костьми
Они нам знак
Тяжелого укора.
Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль в угасшем скандалисте.
Мне вспомнилась
Печальная история —
История об Оливере Твисте.
Я тоже рос,
Несчастный и худой,
Средь жидких,
Тягостных рассветов.
Но если б встали все
Мальчишки чередой,
То были б тысячи
Прекраснейших поэтов.
В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них,
В них я,
В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин.
Не потому ль мой грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари.
Я знаю будущее…
Это их…
Их календарь…
И вся земная слава.
Не потому ль
Мой горький, буйный стих
Для всех других —
Как смертная отрава.
Я только им пою,
Ночующим в котлах,
Пою для них,
Кто спит порой в сортире.
О, пусть они
Хотя б прочтут в стихах,
Что есть за них
Обиженные в мире.
Дважды в поэме «Песнь о великом походе» Есенин упоминал имя Льва Троцкого (1924). Поэт подчеркивал его роль, председателя Революционного Военного Совета республики, в организации Красной Армии, в формировании конницы:
Веселись, душа
Молодецкая!
Нынче наша власть,
Власть советская!
Офицерика,
Да голубчика
Прикокошили
Вчера в Губчека.
Ни за Троцкого,
Ни за Ленина —
За донского казака
За Каледина.
Гаркнул «Яблочко»
Молодой матрос:
«Мы не так еще
Подотрем вам нос!»
………………………
Ой ты, атамане!
Не вожак, а соцкий.
А на что ж у коммунаров
Есть товарищ Троцкий?
Он без слезной речи
И лихого звона
Обещал коней нам наших
Напоить из Дона.
Вей сильней и крепче,
Ветер синь-студеный!
С нами храбрый Ворошилов,
Удалой Буденный.
Троцкий один из немногих советских партийных вождей, проявивших эрудицию в художественной культуре. В его работах имя Сергея Есенина встречается часто в связи с имажинизмом, резкой критикой пролетарской литературы, есенинским «хулиганством» в поэтическом творчестве, взглядами на отношение партии к искусству, с трансформацией взглядов поэта на революцию и т.д. Но и на страницах статей и очерков Сергея Есенина имя Троцкого встречается достаточно часто. Некоторые исследователи прототипом комиссара Чекистова в «Стране Негодяев» считают Л.Троцкого, хотя образ Чекистова имеет собирательный характер. Писатель-эмигрант Роман Гуль вспоминал об одном разговоре в Берлине в 1923 году, когда С.Есенин говорил: «Не поеду в Москву, … не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн…» — «Да что ты, Сережа? Ты что — антисемит?» — проговорил Алексеев. И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто с яростью, закричал на Алексеева: «Я — антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу, … понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн, это совсем другое, он правит Россией, а не должен ей править… Дурак ты, ничего этого не понимаешь…». Кто знает, может быть, эти строки и дошли до Троцкого. В 1923 году Есенин писал в «Россиянах» о пролетарских поэтах: «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем… Уже давно стало явным фактом, как бы ни хвалил и ни рекомендовал Троцкий разных Безымянских, что пролетарскому искусству грош цена, за исключением Герасимова, Александровского, Кириллова и некоторых других, но и этих, кажется, «заехали» — как выражается Борис Волин, еще более кретинистый, чем Сосновский. Бездарнейшая группа мелких интриганов и репортерских карьеристов выдвинула журнал, который называется «На посту»…». В 1923 году Троцкий во второй части «Литературные попутчики революции» книги «Литература и революция» писал «Между буржуазным искусством, которое изживает себя в перепевах или в молчании, и новым искусством, которого еще нет, создается переходное искусство, более или менее органически связанное с революцией, но не являющееся в то же время искусством революции. Борис Пильняк, Всеволод Иванов, Николай Тихонов и «серапионовы братья», Есенин с группой имажинистов, отчасти Клюев были бы невозможны — все вместе и каждый в отдельности — без революции. Они это сами знают и не отрицают этого, не чувствуют потребности отрицать, а некоторые даже и провозглашают со всей настоятельностью». Сергею Есенину Троцкий посвятил отдельную главу, где писал, что « Есенин (и вся группа имажинистов — Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков) стоит где-то на пересечении линий Клюева и Маяковского. Корни у Есенина деревенские, но не такие глубокие, как у Клюева. Есенин моложе. Поэтом стал он в эпоху уже разворошенной революцией деревни, разворошенной России. Клюев же целиком сложился в довоенные годы и если на войну и революцию откликался, то в пределах очень замкнутого своего консерватизма. Есенин не только моложе, но и гибче, пластичнее, открытее влияниям и возможностям. Уже и мужицкая подоплека его не та, что у Клюева: у Есенина нет клюевской солидности, угрюмой и напыщенной степенности. Есенин хвалится тем, что он озорник и хулиган. Правда, озорство его, даже чисто литературное («Исповедь»), не столь уж страшно. Но несомненно, что Есенин отразил на себе предреволюционный и революционный дух крестьянской молодежи, которую расшатка деревенского уклада толкала к озорству и к бесшабашности». Далее Троцкий отмечал, что «Попытка Есенина построить имажинистским методом крупное произведение оказалась в «Пугачеве» несостоятельной. И это несмотря на то, что автор украдкой изрядно-таки разгрузил свою вьючную образность… Емелька Пугачев, его враги и сподвижники — все сплошь имажинисты. А сам Пугачев с ног до головы Сергей Есенин: хочет быть страшным, но не может. Есенинский Пугачев сентиментальный романтик. Когда Есенин рекомендует себя почти что кровожадным хулиганом, то это забавно; когда же Пугачев изъясняется как отягощенный образами романтик, то это хуже. Имажинистский Пугачев немножко смехотворен». Заканчивает Троцкий статью в большевистском духе: «Если имажинизм, почти не бывший, весь вышел, то Есенин еще впереди. Заграничным журналистам он объявляет себя левее большевиков. Это в порядке вещей и никого не пугает. Сейчас для Есенина, поэта, от которого — хоть он и левее нас, грешных, — все-таки попахивает средневековьем, начались «годы странствия». Воротится он не тем, что уехал. Но не будем загадывать: приедет, сам расскажет». Сергей Есенин вернулся их длительного вояжа заграницу, на который возлагались радужные надежды, поэт вернулся разочарованным, уставшим, сломленным и ответил Троцкому в очерке «Железный Миргород»: «Я не читал прошлогодней статьи Л.Д.Троцкого о современном искусстве, когда был за границей. Она попалась мне только теперь, когда я вернулся домой. Прочел о себе и грустно улыбнулся. Мне нравится гений этого человека, но видите ли?… Видите ли?.. Впрочем, он замечательно прав, говоря, что я вернусь не тем, чем был. Да я вернулся не тем. Много дано мне, но и много отнято. Перевешивает то, что дано». С.Есенин встречался с Л.Троцким 21 августа 1923 года. Рюрик Ивнев записал в дневнике: «Сегодня у Есенина «аудиенция» у Троцкого. Сережа хочет хлопотать о журнале большого издательства». 29 августа 1923 года поэт писал Айседоре Дункан: «Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство». На встрече присутствовал Я.Блюмкин. С его слов М.Ройзман в мемуарах «Всё, что помню о Есенине…» описал эту встречу: «Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала. Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович, по своему усмотрению, наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал — подумал, поблагодарил наркома и отказался. Когда вышли из кабинета, Блюмкин, не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым и Орешиным в «Трудовой артели художников слова»: однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А зарабатывать себе на спину бубнового туза не собирается». Л.Троцкий в статье «Партийная политика в искусстве» («Правда», 1923, 16 сентября) писал о попутчиках: «Мы очень хорошо знаем политическую ограниченность, неустойчивость, ненадежность попутчиков. Но если мы выкинем Пильняка с его «Голым годом», серапионов с Всеволодом Ивановым, Тихоновым и Полонской, Маяковского, Есенина, — так что же, собственно, останется, кроме еще неоплаченных векселей на будущую пролетарскую литературу?». В «Автобиографии» (1923) С.Есенин заметил: «В революции был отмечен Троцким как попутчик». При рассмотрении «Дела 4-х поэтов» (1923) С.Есенин в своих показаниях отрицал приписываемые ему антисемитские высказывания. Он сказал, что «Во время разговоров про литературу упоминали частично т.т. Троцкого и Каменева и говорили относительно их только с хорошей стороны, то, что они-то нас и поддерживают». Аналогичные данные при допросах сообщили С.Клычков, П.Орешин и А.Ганин». Их обвиняли в том, что за разговором в пивной об издании журнала они оскорбили постороннего человека, назвав его «жидовской мордой». Дело разрешилось общественным порицанием. Есенин свой антисемитизм отрицал. Он говорил Эрлиху: «Что они сговорились, что ли? Антисемит — антисемит! Ты — свидетель! Да у меня дети евреи!..». По сути дела все случаи есенинского юдофобства были спровоцированы. После «товарищеского суда» по этому делу С.Есенин написал с разъяснениями сути дела письмо Л.Троцкому: «Дорогой Лев Давидович! Ине очень больно за всю историю, которую подняли из мелкого литературного карьеризма т. Сосновский и т. Демьян Бедный. Никаких оправданий у меня нет у самого. Лично я знаю, что этим только хотят подвести других «попутчиков». О подсиживании знают давно и потому никто не застрахован от какого-нибудь мушиного промаха, чтоб из него потом сделали слона. Существо мое возмущено до глубины той клеветой, которую воздвигли на моих товарищей и на меня… Никаких антисемитских речей я и мои товарищи не вели. Но было проще…». Далее Есенин кратко изложил суть инцидента в пивной, за что поэтов задержали милиционеры. «Не знаю, кому нужно было и зачем было из этого скандал общественного характера. Мир для меня делится исключительно только на глупых и умных, подлых и честных. В быте-перебранке прозвища существуют так же, как у школьников, и многие знают, что так ругается сам Демьян. Простите за то, что обеспокоил всей этой историей Ваши нервы, которые дороги нам как защита и благосостояние. Любящий Вас Сергей Есенин». Насколько не обоснованными были обвинения Сергея Есенина в антисемитизме, писали его современники-евреи. 15 января 1953 года поэт и критик Вениамин Левин писал редактору газеты «Русская мысль» Сергею Маковскому, готовившему его воспоминания для нью-йоркской газеты «Новое русское слово»: «Одно скажу: у Есенина не было антисемитских настроений, у него была влюбленность в народ, из которого вышел Спаситель Мира. Есенинский «жид» — ласковое слово любимому человеку. Но такова русская душа, что любит «ласкать и карябать»… Так что не нужно пугаться его горячих слов, как это многие делают. На канве жизни Есенина расшита ткань трогательных взаимоотношений русского и еврейского народа. Во всяком случае, нужно сохранить его слова, впрочем, как найдете нужным. Все равно тема не исчерпана и только начинается. Любовь и ненависть идут бок о бок… С.Есенин встречался с Л.Троцким 21 августа 1923 года. ПоэтРюрик Ивнев записал в дневнике: «Сегодня у Есенина «аудиенция» у Троцкого. Сережа хочет хлопотать о журнале большого издательства». 29 августа 1923 года поэт писал Айседоре Дункан: «Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство». На встрече присутствовал Я.Блюмкин. С его слов Писатель Матвей Ройзман в мемуарах «Всё, что помню о Есенине…» описал эту встречу: «Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала. Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович, по своему усмотрению, наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал – подумал, поблагодарил наркома и отказался. Когда вышли из кабинета, Блюмкин, не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым и Орешиным в «Трудовой артели художников слова»: однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А зарабатывать себе на спину бубнового туза не собирается». В наброске «О резолюции ЦК РКП (б) о художественной литературе» (1925) С.Есенин писал: «Как советскому гражданину, мне близка идеология коммунизма и близки наши литературные критики тов. Троцкий и тов. Воронский. Тут я всё понимаю. Тут мне всё ясно…. Поэтому мне кажется, что вопрос о выработке новых литературных форм — дело, касающееся исключительно таланта». Положительную оценку личности Л.Троцкого С.Есенин сохранял до конца своей жизни. Поэт и друг С.ЕсенинаВ.Ф.Наседкин писал, что «идеальным, законченным типом человека Есенин считал Троцкого». При встрече 23 декабря 1925 года С.Есенин говорил писателю Александру Тарасову-Родионову: «Я очень люблю Троцкого, хотя он кое-что пишет очень неверно… Но я его, кацо, уверяю тебя, очень люблю!». Лев Троцкий едва ли не единственный из советских вождей откликнулся на смерть Сергея Есенина. В своей статье «Памяти Сергея Есенина», напечатанной в «Правде» (№15, 1926) он писал: «Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом — может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Он ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста — не хлопнув дверью, а тихо призакрыв её рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенин вспыхнул незабываемым прощальным светом… Наше время — суровое время, может быть, одно из суровейших в истории так называемого цивилизованного человечества. Революционер, рожденный для этих десятилетий, одержим неистовым патриотизмом своей эпохи, — своего отечества во времени. Есенин не был революционером. Автор «Пугачева» и «Баллады о двадцати шести» был интимнейшим лириком. Эпоха же наша — не лирическая. В этом главная причина того, почему самовольно и так рано ушел от нас и от своей эпохи. Сергей Есенин… Революция вломилась и в структуру его стиха, и в образ, сперва нагроможденный, а затем очищенный. В крушении старого Есенин ничего не терял и не о чем не жалел. Нет, поэт не был чужд революции, — он был не сроден ей. Есенин интимен, нежен, лиричен, — революция публична, — эпична, — катастрофична. Оттого-то короткая жизнь поэта оборвалась катастрофой… Умер поэт. Да здравствует поэзия! Сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя. Да здравствует творческая жизнь, в которую до последней минуты вплетал драгоценные нити поэзии Сергей Есенин!» М.Горький, просматривая отзывы на смерть Есенина, писал А.К.Воронскому, что «лучше всех написал Троцкий». В 1930-е годы Лев Троцкий был выслан из Союза, объявлен злейшим врагом сталинского режима. Не исключено, что, начавшаяся в стране кампания против «есенинщины» и последововавшее за этим идеологическое замалчивание есенинского творчества, подпитывались развернувшейся в стране политической борьбой против идей троцкизма, против личности Л.Троцкого. «Залп» по есенинщине дал «любимец всей партии» Николай Бухарин, занимавший в партии высокие посты, им в журнале «Октябрь» (№2, 1927 года) была напечатана пресловутая статья «Злые заметки». Это был большевистский ответ «иудушке» Троцкому за его глубоко человечную статью о русском поэте «Памяти Сергея Есенина». В начале августа 1936 года Троцкий закончил работу над книгой «Преданная революция», в которой он назвал происходящее в Советском Союзе «сталинским термидором». Сталина Троцкий обвинял в бонапартизме. Троцкий после долгих скитаний по миру, в 1936 году эмигрировал в Мексику, где жил в доме семьи художников Фриды Кало и Диего Ривера. 20 августа 1940 года Рамон Меркадер, агент НКВД, проникший в окружение Троцкого, смертельно ранил его. 21 августа Троцкий умер, он был похоронен во дворе своего дома, где сейчас находится его музей. В газете «Правда» от 24 августа 1940 года был опубликован некролог «Бесславная смерть Троцкого» за авторством Сталина.
«Мужика в себе он любил и нёс гордо»
Поэт-имажинист и драматург Анатолий Борисович Мариенгоф (1897-1962) родился в Нижнем Новгороде в дворянской семье. Предки по отцовской линии — выходцы из Лифляндской губернии. В 1916 году А.Мариенгоф окончил гимназию в Пензе, и уехал в Москву, где поступил на юридический факультет Московского университета. Не проучившись там и полгода, он попал на фронт, где в составе 14-ой инженерно-строительной дружины Западного фронта занимался устройством дорог и мостов. В дни Октябрьской революции Мариенгоф возвращается в Пензу и с головой уходит в литературу: создает поэтический кружок, в 1918 году печатает первую книжку стихов — «Витрина сердца». После убийства отца белочехами, Анатолий Мариенгоф навсегда покинул Пензу и переехал в Москву. Он совершенно случайно показал свои стихи НиколаюБухарину, бывшему на тот момент главным редактором «Правды». Он увидел талант в молодом человеке, и устроил его литературным секретарём издательства ВЦИК, которым руководил по совместительству. Там в издательстве ВЦИК в августе 1918 года произошла его встреча с Сергеем Есениным. Мариенгоф писал об этом в «Романе без вранья»: «Стоял теплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна (я уже сидел за большим письменным столом ответственного литературного секретаря издательства ВЦИК на углу Тверской и Моховой)… Меня кто-то легонько тронул за плечо: «Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву?» Передо мной стоял паренек в светлой синей поддевке. Под поддевкой белая шелковая рубашка. Волосы волнистые, желтые, с золотым отблеском. Большой завиток, как будто небрежно (но очень нарочно), падал на лоб. Завиток придавал ему схожесть с молоденьким хорошеньким парикмахером из провинции. И только голубые глаза (не очень большие и не очень красивые) делали лицо умнее: и завитка, и синей поддевочки, и вышитого, как русское полотнище, ворота шелковой рубашки. «Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин». Мариенгоф, хотя и приехал только что из Пензы покорять Москву, был совершенной противоположностью Есенину. Безукоризненно одетый, костюмы шил у лучших столичных портных, вид его всегда был безупречен. Со временем они одевались в костюмы, шубы, пальто одного цвета материи и покроя. Эта встреча имела существенное значение в судьбах обоих. Тесная дружба связывает Мариенгофа с Есениным. Их биографии словно бы переплетаются. Осенью 1919 года они поселяются вместе и на несколько лет становятся почти неразлучны. О сложностях их быта С.Есенин шутливо выразил в частушке:
Ох, батюшки, ох-ох-ох,
Есть поэт Мариенгоф.
Много кушал, много пил,
Без подштанников ходил.
«Мы жили вместе и писали за одним столом. Паровое отопление тогда не работало, и мы спали под одним одеялом, чтобы согреться. У нас были одни деньги: его — мои, мои — его. Проще говоря, и те и другие — наши. Стихи мы выпускали под одной обложкой и посвящали их друг другу», — так пишет Мариенгоф о Есенине. В начале ноября 1918 года С.Есенин и А.Мариенгоф встретились с поэтом В.Шершеневичем. Он писал об этом: «На одном из вечеров в Политехническом музее встретились сразу трое. Это были Сергей (Есенин), Анатолий Мариенгоф и я… После этого вечера мы поехали на квартиру Мариенгофа там долго беседовали». В январе 1919 года завершилось организационное оформление группы имажинистов. Основателями направления, именовавшими себя «Верховным советом Ордена имажинистов» стали поэты С.Есенин, А.Мариенгоф, В.Шершеневич, Рюрик Ивнев, художники Г.Якулов и Б.Эрдман. Они изложили принципы нового, альтернативного футуризму направления в «Декларации», опубликованной в воронежском журнале «Сирена» (№ 4 от 30 января 1919 года), который восторженно поведал читателям о долгожданной кончине: «Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился 1909 — умер 1919). Издох футуризм. Давайте грянем дружнее: футуризму и футурью — смерть. Академизм футуристических догматов, как вата, затыкает уши всему молодому. От футуризма тускнеет жизнь… Поэзия: надрывная нытика Маяковского, поэтическая похабщина Крученых и Бурлюка, в живописи — кубики да переводы Пикассо на язык родных осин, в театре — кукиш, в прозе — нуль, в музыке — два нуля … Мы, настоящие мастеровые искусства, мы … утверждаем, что единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов». 29-го января 1919 года в Союзе поэтов состоялся первый литературный вечер имажинистов. В сентябре 1919 года Есенин и Мариенгоф разработали и зарегистрировали в Московском совете «Устав вольнодумцев» — официальной структуры «Ордена имажинистов». Устав подписали утвердил нарком просвещения А.Луначарский. 20 февраля 1920 года председателем «Ассоциации» был избран Сергей Есенин. В уставе говорилось: «Ассоциация … есть культурно-просветительское учреждение, ставящее себе целью духовное и экономическое объединение свободных мыслителей и художников, творящих в духе мировой революции». Создание «Ассоциации» позволило открыть при ней несколько коммерческих предприятий. К концу 1919 года начали работать литературное кафе «Стойло Пегаса» и два книжных магазина – «Книжная лавка художников слова» и «Лавка поэтов» с «Бюро газетных вырезок» при ней. Испытывая трудности с публикацией собственных поэтических сборников в Госиздате, имажинисты открывают собственные издательства — «Чихи-Пихи», «Сандро» и «Плеяда» Но основным становится издательство «Имажинисты», за четыре года своего существования выпустившее более 40 книг. В 1922 году имажинисты основали собственный журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном», просуществовавший три года (вышло всего четыре номера). Самую активную позицию во всех этих начинаниях занимали С.Есенин и А.Мариенгоф, свои идеи они пропагандировали также на многочисленных выступлениях. В первые послереволюционные годы Сергей Есенин и Александр Мариенгоф буянят, кричат, зазывают:
Тысячи лет те же звезды славятся,
Тем же медом струится плоть,
Не молиться тебе, а лаяться
Научил ты меня, господь.
За седины твои кудрявые,
За копейки с златых осин,
Я кричу тебе: «К черту старое!»
Непокорный, разбойный сын.
(С.Есенин «Пантократор»)
Затопим боярьей кровью
Погреба с добром и подвалы,
Ушкуйничать поплывем на низовья
Волги и к гребням Урала.
Я и сам из темного люда,
Аль не сажень косая — плечи?
Я зову колокольным гудом
За собой тебя, древнее вече.
(А.Мариенгоф «Я пришёл к тебе, древнее вече»)
В 1919 году они вошли в литературную секцию Литературного поезда им. А.Луначарского, что дало им возможность ездить и выступать по всей стране. В Москве вечера с участием имажинистов проходили в «Стойле Пегаса», в кафе Союза поэтов «Домино» Политехническом музее и других залах. Идеи «Ордена» нашли своих последователей и в других городах — Казани, Саранске, Петрограде, где создавались имажинистские группы. С.Есенин и А.Мариенгоф неоднократно выступали в эстраде-столовой Всероссийского союза поэтов, читали стихи на Выставке стихов и картин имажинистов в Политехническом музее, выступали перед студентами 1-го Московского университета, читали стихи в Московском Дворце Искусств и Большом театре. В конце мая 1919 года А.Мариенгоф, С.Есенин с имажинистами проводят акцию по расписыванию стен Страстного монастыря строфами имажинистских стихотворений. Вместе они выезжали в Петроград и Пензу. Вместе ездят по стране — летом 1919 года побывали в Петрограде, весной 1920 года в Харькове, летом в Ростове-на-Дону, на Кавказе. Они публикуют в печати письма друг другу, чем вызывают негодование критиков. Летом 1919 года оба поэта сфотографировались у известного фотографа Н.И.Свищова-Паолы. Имажинисты включились в реорганизацию деятельности Всероссийского союза поэтов (ВСП). 21 мая 1919 года на общем собрании ВСП в новый президиум были избраны С.Есенин и А.Мариенгоф, а В.Шершеневич стал председателем ВСП. Такое представительство имажинистов в президиуме ВСП вызвало критику, поэтому 12 сентября 1919 года они из правления вышли. В августе 1919 года выходит книга А.Мариенгофа «Магдалина» с посвящением: «С любовью Сергею Есенину». В поэме «Анатолеград» А.Мариенгофа встречаются строки:
Из тела и кости
пророка не ждем.
Из чрева выйдут Есенины
и Мариенгофы…
Оба молодых поэта неразлучны. Вдвоём они подписывают записку А.М.Кожебаткинку: «Александр Меленьтьевич. Заходили к Вам Есенин и Мариенгоф. Взяли «Песнеслов» и удалились. С извинением и приветом. Есенин. Мариенгоф». Вдвоем они подписывали дарственные надписи на фотографиях и книгах. Таковы надписи на сборниках «Явь» (1919), подаренные А.И.Волобуеву, М.Г.Мандельцвейгу; И.М.Касаткину на фотографии, Б.В.Гольцеву на сборнике «Конница бурь». В записке Е.Р.Эйгес осенью 1919 года С.Есенин писал: «Сегодня утром тащили чемодан к тебе с Мариенгофом и ругались на чем свет стоит». 5 марта 1920 года С.Есенин, В.Шершеневич и А.Мариенгоф просят наркома А.Луначарского помочь им в издании своих произведений. Они писали: «Советские издания чуждаются нас, как зачумленных, а самое слово «имажинизм» вызывает панику в рядах достопочтенной критики и ответственных работников. Мы лишены самого главного, может быть, единственного смысла нашего существования: возможности печатать свои стихи, а, следовательно, и писать их, ибо как нет театра для себя, так нет и поэзии для себя». В случае отказа поддержки авторы письма просили выдать им разрешение на выезд из России. Письмо было направлено заведующему Госиздатом В.Воровскому, который ответил: «бумаги мы им дать не можем, ибо на такой «ренессанс искусства» бумагу тратить не считаем себя вправе, но пока у них бумага есть и пока её еще не отобрали, мы ею пользоваться не препятствуем. Пусть они не нервничают и не тратят времени на «хождение по мукам», а подчинятся требованию и объединятся в кооператив, как им было предложено в Отделе печати». В марте 1920 года С.Есенин, А.Мариенггоф и А.Сахаров выезжают в Харьков. Встречаются с поэтом В.Хлебниковым. Выпускают коллективный сборник «Харчевня зорь». Выступают с чтением стихов в Первом городском театре, организуют публичную церемонию избрания В.Хлебникова «Первым Председателем Земного шара», В это время А.Мариенгоф написал стихотворение В марте С.Есенин, А.Мариенггоф и А.Сахаров выезжают в Харьков. Встречаются с поэтом В.Хлебниковым. Выпускают коллективный сборник «Харчевня зорь». Выступают с чтением стихов в Первом городском театре, организуют публичную церемонию избрания В.Хлебникова «Первым Председателем Земного шара». В это время А.Мариенгоф написал стихотворение «На каторгу пусть приведет нас дружба…»:
На каторгу пусть приведет нас дружба,
Закованная в цепи песни.
О день серебряный,
Наполнив века жбан,
За край переплесни.
Меня всосут водопроводов рты,
Колодези рязанских сел — тебя.
Когда откроются ворота
Наших книг,
Певуче петли ритмов проскрипят.
И будет два пути для поколений:
Как табуны пройдут покорно строфы
По золотым следам Мариенгофа
И там, где, оседлав, как жеребенка, месяц,
Со свистом проскакал Есенин.
В 1920 году А.Мариенгоф написал книгу «Буян-остров. Имажинизм», в которой изложил эстетическую платформу имажинизма, подкрепляя теоретические рассуждения цитатами из произведений Есенина. Он писал: «Почему у Есенина … «над тучами, как корова, хвост задрала заря… Одна из целей поэта вызвать у читателя максимум внутреннего напряжения. Как можно глубже всадить в ладони читательского восприятия занозу образа. Подобные скрещивания чистого с нечистым служит способом заострения тех заноз, которыми в должной мере щетинятся произведения имажинистской поэзии». Основные положения книги А.Мариенгофа подвергались резкой критике. Об авторе писали как о поэте, которому «чужда всякая идеология». В июле 1920 г. С.Есенин и А.Мариенгоф совершают поездку по Северному Кавказу и Закавказье, где выступают с чтением своих произведений в Ростове-на-Дону на литературно-художественном вечере «Имажинисты» в помещении кинотеатра «Колизей», на литературном вечере в Таганроге. Они посетили 9 августа 1920 года в Пятигорске музей «Домик Лермонтова», побывали в Минеральных Водах, Дербенте, Баку. Стихотворение «Я последний поэт деревни…» С.Есенин, после некоторых раздумий, посвятил А.Мариенгофу:
Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берез.
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость,
Злак овсяный, зарею пролитый,
Соберет его черная горсть.
Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!
16 ноября 1920 года А.Мариенгоф в роли гражданского истца выступает в организованном имажинистами «Суде над современной литературой» в Политехническом музее. С.Есенин не разделял некоторых взглядов на русский имажинизм. В статье «Быт и искусство (Отрывок из книги «Словесные орнаменты)» (1921) он упрекал А.Мариенгофа и В.Шершеневича за их тезис, что «искусство существует только как искусство. Вне всяких влияний жизни и её уклада», что в поэзии «слова и образ — это уже всё», поэтому можно не признавать «порядка и согласованности в сочетаниях слов и образов». С.Есенин и А.Мариенгоф продолжали совместно снимать квартиру в Богословском переулке. С.Д.Спасский вспоминал: «Жил он вместе с А.Б.Мариенгофом, с которым в ту пору был неразлучен. Запомнилась просторная комната, светлая, аккуратно и просторно обставленная. Вся квартира казалась спокойной, никаких признаков того, что здесь обитают имажинисты. На стене над кроватью цветной рисунок: Есенин во фраке и цилиндре с огромным цветком в петлице стоит под руку с козой, одетой в белое венчальное платье, — на её голове подвенечная вуаль, в лапах пышный свадебный букет. Шутка, навеянная строчками одного из есенинских стихотворений». Художник обыграл строки из «Кобыльих кораблей» (1920):
Славься тот, кто оденет перстень
Обручальный овце на хвост
В ноябре 1920 года А.Мариенгоф пишет стихотворение «Утихни, друг. Прохладен чай в стакане…» с посвящением С.Есенину:
Утихни, друг. Прохладен чай в стакане.
Осыпалась заря, как августовский тополь.
Сегодня гребень в волосах —
Что распоясанные кони,
А завтра седина, как снеговая пыль.
Безлюбье и любовь истлели в очаге.
Лети по ветру стихотворный пепел!
Я голову — крылом балтийской чайки
На острые колени
Положу тебе.
На дне зрачков ритмическая мудрость —
Так якоря лежат
В оглохших водоемах,
Прохладный чай (и золотой, как мы)
Качает в облаках сентябрьское утро.
В начале 1921 года вышла в свет книга музыкального критика и фольклориста Арсения Авраамова «Воплощение: Есенин — Мариенгоф». В ней делается заключение, что С.Есенин и А.Мариенгоф — «недосягаемые колоссы, с величавой простотою повествующие о делах мира сего и о своем духовном мире — равно величественно, равно гениально. Таковы колоссы имажинизма — Есенин и Мариенгоф, пророки величайшей Революции, творящие на грани двух миров, но устремленные — в великое Будущее». В это же время историк русской поэзии Иван Розанов при подготовке книги «Русская лирика», которая не была издана, писал: «За спиной у Есенина всегда Русь. За спиной Мариенгофа — его собственные тени и мысли. Тем-то Есенин и силен». В сборнике «Имажинисты» (1921) была напечатана поэма С.Есенина «Сорокоуст» с посвящением А.Мариенгофу, которую он называл одной «из чудеснейших элегий времен революции». Летом 1921 года в Москве С.Есенин и А.Мариенгоф читали друзьям главы из своих пьес «Пугачев» и «Заговор дураков». А.Мариенгоф поэму «Пугачев» назвал «первым совершенно зрелым произведением» С.Есенина. 12 сентября 1921 года С.Есенин и А.Мариенгоф подписали «Манифест» как верховные мастера ордена имажинистов, в котором отстаивают значение формы, «которая сама по себе есть прекрасное содержание и органическое выявление художника»; наметили конкретные пути дальнейшего развития словесного искусства; объявили своих конкретных врагов. «Мы — буйные зачинатели эпохи Российской поэтической независимости, — заверяли авторы «Манифеста». Только с нами Русское искусство вступает впервые в сознательный возраст». Оба поэта планировали выпуск совместного поэтического сборника, который «Манифест» и должен был предварять. Об этом замысле А.Мариенгоф напишет: «Мы с Есениным размечтались о золотом веке поэзии. «Теперь уж недалече, — тихо сказал Есенин. — Давай-ка, Толя, выпустим сборник под названием «Эпоха Есенина и Мариенгофа». — «Давай.» — Это ведь сущая правда! Эпоха-то наша». Но сборник не был напечатан. 22 августа в кафе «Стойло Пегаса» имажинисты провели скандальный вечер памяти А.Блока, на котором поэзия покойного поэта была охарактеризована как вредная, ненужная, умершая. Выступления Анатолия Мариенгофа, Вадима Шершеневича, Сергея Боброва и Всеволода Аксенова объединялись общей темой «Слово о дохлом поэте». С.Есенин бойкотировал их выступления. Поэт Тарас Мачтет писал о Есенине: «Да, здесь он целен, Остался самим собой, и не идет на дешевую рекламу, и не порывает с друзьями, держится в стороне, и таким ценным вдруг кажется это объяснение, так случайно вырвавшееся, так веришь поэту, как строчке каждой его исповеди». С.Есенин, А.Мариенгоф, В.Шершеневич опубликовали в журнале «Печать и революция» открытое письмо наркому Анатолию Луначарскому, который в своей статье «Свобода книги и революция» назвал имажинистов «шарлатанами, желающими морочить публику». Поэты-имажинисты требовали провести открытую дискуссию по имажинизму или же их выслать за пределы России. В середине ноября 1921 года С.Есенин, А.Мариенгоф с друзьями-имажинистами проводят рекламную акцию переименования московских улиц. На Петровке была прибита дощечка «Улица имажиниста Мариенгофа», Кузнецкий мост стал называться Есенинским, улица Большая Никитская получила имя имажиниста Шершеневича. Распространено мнение, что Анатолий Мариенгоф — воплощение разврата и худших сторон богемы: пил, гулял, спаивал Есенина. Но друг Сергея Есенина Рюрик Ивнев считал, что «отношения его с Мариенгофом до появления Дункан — самый здоровый период жизни Есенина». Время дружбы и совместной жизни Есенина и Мариенгофа приходится на 1919-1921 годы. Они поселились вместе в Москве в одной комнате в Богословском переулке. Ни о каком пьянстве не было и речи. Как вспоминает одноклассник Мариенгофа по гимназии, однажды он оказался третьим на дне рождения Есенина. И у них даже не было вина. Зато на дверях висело расписание часов приема поэтов Мариенгофа и Есенина. Верная подруга Сергея Есенина Екатерина Эйгес писала: Что касается дружбы Есенина с Мариенгофом, то она всегда казалась мне странной. Слишком неподходящи они были. Вероятно, для слабохарактерной и женской натуры Есенина требовалась какая-то опора извне. Такой опорой на первых порах и был для него Мариенгоф, который кроме того, что поучал Есенина, как завязывать галстук, носить цилиндры и перчатки и «кланяться непринуждённо», научил его такой житейской философии, которая была несвойственна натуре Есенина. Именно он, как мне казалось тогда, помог Есенину расстаться с женой. «Я б никогда не ушёл», — сказал мне как-то Есенин. Он и его друзья учили Есенина той лёгкости отношений с женщинами, которая считалась тогда каким-то ухарством, почти подвигом. Самому Есенину не нравились те артисточки и певички, которые вертелись около Мариенгофа и льнули к нему. Они были ему не по вкусу. Он любил более скромных и серьёзных». Считал ли так сам Есенин трудно сказать, зато озвучил в разговоре с Е.Эйгес своё мнение о любви: «Любовь бывает трёх видов — кровью, сердцем и умом». Когда однажды зашёл разговор о холодности некоторых женщин, он сказал ей «Любить можно и статую». В конце 1921 года С.Есенин переезжает жить на Пречистинку к Айседоре Дункан. В это же время А.Мариенгоф женится на актрисе Камерного театра Анне Никритиной. Они дружат семьями, вместе встречают Новый 1922 год в Доме печати, где С.Есенин исполнял литературные частушки. В книгоиздательстве «Имажинисты» выходит книга С.Есенина «Пугачев» с посвящением А.Мариенгофу. В этом же издательстве печатается трагедия А.Мариенгофа «Заговор дураков». В журнале «Театральная Москва» (1922) В.Шершеневич в статье «Поэты для театра» отмечал: «Если бы меня спросили: какие лучшие книги стихов я читал за этот год, я, не колеблясь, ответил бы: «Пугачев» Есенина и «Заговор дураков» Мариенгофа. И это была бы не партийная реклама. Не потому мы любим стихи друг друга, что мы имажинисты, а потому, что, с нашей точки зрения, только те стихи, чье слово напоено образом, можно считать подлинной поэзией». Перед отъездом С.Есенина за рубеж, он пишет стихотворение «Прощание с Мариенгофом»:
Есть в дружбе счастье оголтелое
И судорога буйных чувств —
Огонь растапливает тело,
Как стеариновую свечу.
Возлюбленный мой! дай мне руки —
Я по-иному не привык, —
Хочу омыть их в час разлуки
Я желтой пеной головы.
Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли,
В который миг, в который раз —
Опять, как молоко, застыли
Круги недвижущихся глаз.
Прощай, прощай. В пожарах лунных
Дождусь ли радостного дня?
Среди прославленных и юных
Ты был всех лучше для меня.
В такой-то срок, в таком-то годе
Мы встретимся, быть может, вновь…
Мне страшно, — ведь душа проходит,
Как молодость и как любовь.
Другой в тебе меня заглушит.
Не потому ли — в лад речам —
Мои рыдающие уши,
Как весла, плещут по плечам?
Прощай, прощай. В пожарах лунных
Не зреть мне радостного дня,
Но все ж средь трепетных и юных
Ты был всех лучше для меня.
Ни одному человеку Есенин не скажет в стихах ничего подобного. В ответ А.Мариенгоф пишет стихотворение, которое назвал по примеру есенинского — «Прощание с Есениным»:
Какая тяжесть!
Тяжесть!
Тяжесть!
Как будто в головы
Разлука наливает медь
Тебе и мне.
О, эти головы,
О, черная и золотая.
В тот вечер ветреное небо
И над тобой,
И надо мной
Подобно ворону летало.
Надолго ли?
О, нет.
По мостовым, как дикие степные кони,
Проскачет рыжая вода.
Еще быстрей и легкокрылей
Бегут по кручам дни.
Лишь самый лучший всадник
Ни разу не ослабит повода.
Но все же страшно:
Всякое бывало,
Меняли друга на подругу,
Сжимали недруга в объятьях,
Случалось, что поэт
Из громкой стихотворной славы
Шил женщине сверкающее платье…
А вдруг —
По возвращеньи
В твоей руке моя захолодает
И оборвется встречный поцелуй!
Так обрывает на гитаре
Хмельной цыган струну.
Здесь все неведомо:
Такой народ,
Такая сторона.
Тесная дружба по-прежнему связывает Мариенгофа с Есениным. Иллюстрация дружбы поэтов — их заграничная переписка. 21 июля 1922 года из Висбадена Есенин просил журналиста и театрального работника Илью Шнейдера: «Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу. Я послал ему два письма, на которые он почему-то мне не отвечает». Свое молчание Мариенгоф оправдывал чрезмерной занятостью. 1 июля 1922 года из Дюссельдорфа С.Есенин писал другу и издательскому работнику А.М.Сахарову: «Об Анатолии я сейчас не думаю, ему, вероятно, самому не сладко. Я даже уверен в этом». С.Есенин следил за публикациями стихотворений своих и Мариенгофа. В том же письме А.М.Сахарову замечал: «Конечно, кой-где нас знают, кой-где есть стихи переведенные, мои и Толькины, но на кой хуй всё это, когда их никто не читает. Сейчас у меня на столе английский журнал со стихами Анатолия, который мне даже и посылать ему не хочется…». 9 июля 1922 года из Остенде С.Есенин отправил дружеское письмо А.Мариенгофу: «Милый мой Толенок! Я думал, что ты где-нибудь обретаешься в краях злополучных лихорадок и дынь нашего чудеснейшего путешествия 1920 г. и вдруг из письма Ильи Ильича узнал, что ты в Москве. Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору». Получив ответное письмо от друга, С.Есенин с прежним юношеским задором писал из Парижа: «Друг мой — Ягодка! Ты тоже сволочь из сволочей. Как тебе не стыдно, собаке, — залезть под юбку и забыть самого лучшего твоего друга. Мартын — это одно, а я другое. Дюжину писем я изволил отправить Вашей сволочности, и Ваша сволочность ни гу-гу. Итак, начинаю…». Такой тон обращения к другу был прямым ответом на соответсвующий стиль полученного письма от А.Мариенгофа, который писал: «Милостивый государь Сергей Александрович, честь имею довести до Вашего сведения, что Вы самая определенная сволочь … В самом деле — грамоте, что ли, ты, сукин сын, разучился. И как это тебя не прорвало: 3 месяца и ни одной-таки строчки. Шутки в сторону: с самого что ни на есть начала свинить ты стал основательно. Кудластая твоя морда, неужели мне надо по «Накануне» или, скажем, по «Рулю» о «наших за границей» сведения выскребывать…». Есенин обижался на упрек А.Мариенгофа о невнимании к нему, он писал: «Милый Толя! Если б ты знал, как вообще грустно, то не думал бы, что я забыл тебя, и не сомневался, как в письме к Ветлугину, в моей любви к тебе. Каждый день, каждый час, и ложась спать, и вставая, я говорю: сейчас Мариенгоф в магазине, сейчас пришел домой…». Ни одной женщине не писал Есенин таких писем. Вернувшись из-за границы, Есенин собирался расстаться с Айседорой Дункан и вновь поселиться с Мариенгофом, купив квартиру, но прежних дружеских отношений у них уже не было. В «Дневнике» Галина Бениславская записала, что «Мариенгоф был настоящим другом Сергею», что в охлаждении отношении между ними большую роль сыграла сестра поэта Екатерина Есенина, писавшая, а затем после возвращения из-за рубежа говорившая со злостью брату, что А.Мариенгоф не давал ей денег, хотя в кафе и книжном магазине была определенная доля Есенина для получения своей части с прибыли. А.Мариенгоф не стал оправдывать С.Есенина и других поэтов на товарищеском суде в декабре 1923 года. «Рабочая газета» писала 12 декабря 1923 года: «Поэт А.Мариенгоф, близко знающий Есенина, подчеркивает, что последний в этом году совершенно спился, близок к белой горячке и не может быть рассматриваем и судим, как нормальный человек. Его просто нужно лечить». Есенин не остаётся в долгу, в мае 1924 года он резко отзывается о своем бывшем друге в письме Галине Бениславской : «Да! Со «Стойлом» дело не чисто, Мариенгоф едет в Париж. Я или Вы делайте отсюда выводы. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах — опасней, так что напрасно радуетесь закрытию. А где мои деньги? Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов». От дальнейшего сотрудничества с А.Мариенгофом С.Есенин отказался. На финансовые претензии Есенина к Мариенгофу, наложились и творческие расхождения. Результатом этого явилось объявление С.Есенина и И.Грузинова на страницах газеты «Правда» о роспуске группы имажинистов. Это вызвало ответную реакцию со стороны группы поэтов-имажинистов, которые опубликовали в журнале «Новый зритель» (1924) письмо, в котором утверждали, что С.Есенин не был идеологом имажинизма и «примыкал к идеологии имажинизма, поскольку она ему была удобна». От прежней дружбы ничего не осталось, С.Есенин 17 сентября 1924 года С.Есенин писал Е.А.Есениной: «Что нового? Как чувствуют себя и как ведут Мариенгоф с Ивневым. Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, чтобы они не делали. Мышиными зубами горы не подточишь». Это же поэт повторил в письме своей знакомой Маргарите Лившиц: «Не боюсь я этой мариенгофовской твари и их подлости нисколечко». Правда, в октябре 1925 года Есенин сделал шаги к примирению с Мариенгофом, но дружеские отношения не восстановились. Когда С.Есенин лег в клинику на лечение, то в один из воскресных дней его навестили Мариенгоф и Никритина. Рюрик Ивнев писал: «Я считаю, что дружба Есенина с Мариенгофом была настолько большой и настоящей, что она продолжает «посмертное существование», несмотря на происшедший разрыв». Писатель Матвей Ройзман в своих воспоминаниях написал, как о смерти Есенина узнал Мариенгоф: «Услыхав страшную весть, он побледнел… Я увидел, как слёзы покатились из глаз Анатолия». 30 декабря 1925 года гроб с телом Есенина поездом был доставлен в Москву. Весь тот день в Доме печати с Есениным прощались его родственники, его близкие, его поклонники — все, кто его знал и любил. Тем же днём датировано и стихотворение Анатолия Мариенгофа. Есенин ещё не был похоронен, когда писались эти строки:
Не раз судьбу пытали мы вопросом:
Тебе ли,
Мне,
На плачущих руках,
Прославленный любимый прах
Нести придётся до погоста.
И вдаль отодвигая сроки,
Казалось:
В увяданье, на покой
Когда-нибудь мы с сердцем лёгким
Уйдём с тобой.
Рядили так.
И никогда бы
Я не поверил тёмным снам.
Но жизнь, Серёжа, гаже бабы,
Что шляется в ночи по хахалям.
На бабу плеть.
По морде сапогом.
А что на жизнь? — какая есть расправа?
Ты в рожу ей плевал стихом
И мстишь теперь ей
Долговечной славой.
Кто по шагам узнает лесть?
Ах, в ночь декабрьскую не она ли
Пришла к тебе
И, обещая утолить печали,
Верёвку укрепила на трубе.
Потом:
Чтоб утвердить решенье,
Тебе она сказала в смех,
Что где-то будет продолженье
Земных свиданий и утех.
Сергун, чудесный! клён мой златолистый!
Там червь,
Там гибель,
Тленье там.
Как мог поверить ты корыстным
Её речам.
Наш краток путь под ветром синевы.
Зачем же делать жизнь ещё короче?
А кто хотел
У дома отчего
Лист уронить отцветшей головы?
Но знают девы,
И друзья,
И стены
Поэтов ветрены слова.
И вот:
Ты холоднее, чем Нева,
Декабрьским окованная пленом.
Что мать? что милая? что други?
(Мне совестно ревмя реветь в стихах).
России плачущие руки
Несут прославленный твой прах.
Похороны Есенина состоялись 31 декабря — в предпраздничный последний день уходившего года. Новый 1926 год переступал через Есенина, словно проводя незримую черту между ним и теми, кто остался. Мариенгоф писал: «Я плакал в последний раз, когда умер отец. Это было более семи лет тому назад. И вот снова вспухшие красные веки. И снова негодую на жизнь. Через пятьдесят минут Москва будет встречать Новый год. Те же люди, которые только что со скорбным видом шли за гробом Есенина и драматически бросали чёрную горсть земли на сосновый ящик с его телом, опущенный на верёвках в мерзлую яму, — те же люди сейчас прихорашиваются, вертятся перед зеркалами, пудрятся, душатся и нервничают, завязывая галстуки. А через пятьдесят минут, то есть ровно в полночь, они будут восклицать, чокаясь шампанским! «С Новым годом! С новым счастьем!». Это строки из воспоминаний А.Мариенгофа, были впервые опубликованы в 1965 году, уже после его кончины. В 1926 году в брошюре «О Сергее Есенине. (Воспоминания)» остановился на характеристике имажинистского периода творчества Есенина и привел интересные факты, связанные с историей создания Есениным таких произведений как «Сорокоуст», «Кобыльи корабли», «По осеннему кычет сова…». В 1927 года вышел в свет «Роман без вранья» А.Мариенгофа. Об отношении к произведению читателей А.Мариенгоф писал в «Предисловии» (1948): «Роман без вранья» был написан, как говорится, одним духом. Примерно за три месяца…. К «Роману», когда он вышел, отнеслись по-разному. Люди, не знавшие Есенина близко, кровно обиделись за него и вознегодовали на меня: «Оскорбил-де память». Близкие же к Есенину, кровные — не рассердились. Мы любили его таким, каким был». Один из ближайших друзей Сергея Есенина Владимир Чернявский писал 17 мая 1927 года вдове поэта Софье Толстой-Есениной: «Противны мне очень лишь отдельные места — до зловредности, — а мне лично, весь тон книжки». Максим Горький 21 сентября 1927 года писал: «Автор — явный нигилист; фигура Есенина изображена им злостно, драма не понята…». Максиму Горькому вторит писатель Евгений Наумов: «Мы не найдём здесь искренней любви и уважения к поэту». В 1928 году жена Мариенгофа актриса Анна Никритина перешла в Большой драматический театр, и семья перебирается в Ленинград. К этому времени в творчестве А.Мариенгофа происходят значительные изменения. Стихи отходят на второй план. «Со смертию Есенина и переездом в Ленинград, — пишет он в «Автобиографии», — закончилась первая половина моей литературной жизни, в достаточной мере бурная. С 30-х годов я почти целиком ухожу в драматургию. Моя биография это мои пьесы». Мариенгоф написал более десяти больших пьес и множество скетчей. В конце жизни А.Мариенгоф изменил свое мнение по отношению к Есенину. Он сказал поэту и переводчику Льву Озерову: «Надо было бы написать о многом заново, со всей прямотой и правдивостью прожитой жизни. Теперь я всё вижу в истинном свете». Анатолий Мариенгоф умер 24 июня 1962 года в свой день рождения в Ленинграде, похоронен на Богословском кладбище.
«Я ваши стихи хорошо знаю. Ты настоящий русский!»
Поэт, деятель русского футуризма. Николай Николаевич Асеев (1889-1963) родился в городе Льгове (ныне Курской области) в семье страхового агента из дворян. Мальчик был отдан в Курское реальное училище, которое окончил в 1909 году. Затем учился на экономическом отделении в Московском коммерческом институте (1909-1912) и на филологических факультетах Московского и Харьковского университетов. Литературная жизнь Москвы захватила молодого поэта, он посещает брюсовские «вечера», «ужины» Вячеслава Иванова, знакомится с Борисом Пастернаком, который покорил его всем: и внешностью, и стихами, и музыкой. Печататься начал с 1913 года. Первый сборник стихов «Ночная флейта» (1914) включал произведения, написанные под влиянием символизма. Николай Асеев вспоминал, что «О Сергее Есенине впервые я услыхал в 1913 году». Встреча с В.Маяковским в 1914 году изменила его поэтическую судьбу. В 1915 году былпризван в армию и попадает на австрийский фронт. Заболевает воспалением легких, осложнившимся вспышкой туберкулеза. Его признают негодным к службе и отправляют домой на поправку; через год он проходит переосвидетельствование, и его снова направляют в полк, где он пробыл до февраля 1917, когда был избран в Совет солдатских депутатов. Во время Гражданской войны оказался на Дальнем Востоке. Во Владивостоке он сотрудничал в газете «Крестьянин и рабочий», был членом футуристической группы «Творчество». По предложению Анатолия Луначарского Асеев был вызван в Москву и в 1922 году он туда приезжает. Второе заочное знакомство Асеева с Есениным состоялось в 1922 году, об этом он писал: «С 1918 по 1922 год я был на Дальнем Востоке. Приехав в феврале в Москву, я услыхал о Есенине, уже как об имажинисте. Говорилось много о нём в связи со «Стойлом Пегаса». Говорилось о том, что в Харькове он и его друзья на публичном вечере устроили шутовское посвящение В.Хлебникова в имажинисты. Хлебников тогда только что оправился от тифа, и мне было неприятно слышать об этом». С 1923 года Н.Асеев участвовал в литературной группе «ЛЕФ» (левый фронт искусств). До личного знакомства с С.Есениным Н.Асеев написал о его творчестве несколько статей в провинциальной прессе, вряд ли Есенину они были знакомы. Одна из них была напечатана во владивостокской газете «Дальневосточная трибуна» 12 февраля 1921 года, называлась она «Еще один». Она представляла собою разбор есенинской «Трерядницы». Н.Асеевотметил эволюцию в творчестве С.Есенина под влиянием революционных событий в России. Автор статьи писал: «Поэт стал четким, скупым на слова, увлечение бутафорией непережитых образов-слов народного словаря уступило место самостоятельному творчеству этих образов. Реализма (не натурализм) ощущений сменил символику архаических ощущений, дурно понимаемых не только читателем, но и автором. Точно великий искус революции осветил, уяснил и уточнил эту немудрую технику «поэта деревни». Голос «плоти», покоривший голос «логики» и «разума», приобщил поэта ко всему живому, и ему стало понятно очарование приникнувшего к земле уха…». Также в феврале 1921 года Асеев во время «Диспута об имажинизме» критически высказался о поэтах «крестьянствующего направления», во главе которых он видел Есенина. Эту мысль Асеев неоднократно высказывал в свои публикациях в прессе и выступлениях на литературных подмостках. Так о теоретическом исследовании Есенина «Ключи Марии» Асеев писал, что работе С.Есенина содержалась «враждебность ко всякой иной попытке овеществления миросозерцаний, упорное тяготение к быту отцов и дедов, нежелание расстаться с мистическим пафосом…», то есть стремление охранять свое искусство «от вторжения новых форм людских взаимоотношений». Плохо отозвался Асеев о поэме С.Есенина «Пугачёв», в которой, по его мнению, герои «лишь передразнивают в более или менее удачных гримасах» «мучительные судороги наших дней». Личное знакомство состоялось зимой 1924 года после возвращения С.Есенина из зарубежной поездки. Об этом Асеев вспоминал: «Я.Г.Блюмкин потащил меня с женой в «Стойло Пегаса», говоря, что там будет Сергей Есенин, и что тот хочет со мною познакомиться…. Есенин увидел за столом нас и тот час же шагнул в нашу сторону. Блюмкин представил нас, называя его Серёжей… — Так ты вот и есть Асеев! Я ваши стихи хорошо знаю. Ты настоящий русский! – неожиданно заключил он…». Позже они изредка встречались, так одна из встреч состоялась в редакции «Красной нови». Асеев вспоминал об этой встрече: «Он сидел в кабинете А.К.Воронского совершенно пьяный, опухший и опустившийся. Щёгольская одежда его обносилась и вытерлась. Голос звучал сипло и прерывисто. Он читал «Чёрного человека»:
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
Н.Асеев осуществил в статье «О героях Бабеля, «октябринах» С. Есенина, иностранных новинках и о прочих литературных вещах», опубликованной в одесской газете «Известия» (1924) подробный критический анализ поэмы С.Есенина «Песнь о великом походе». В статье «Новости литературы» опубликованной в «Звезде Востока», за 12 сентября 1924 года, Асеев критически отозвался о стихотворении С.Есенина «Ленин»:
Еще закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.
Россия! Сердцу милый край!
Душа сжимается от боли.
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье, песий лай.
Уж сколько лет наш тихий быт
Утратил мирные глаголы.
Как оспой, ямами копыт
Изрыты пастбища и долы.
Немолчный топот, громкий стон,
Визжат тачанки и телеги.
Ужель я сплю и вижу сон,
Что с копьями со всех сторон
Нас окружают печенеги?
Не сон, не сон, я вижу въявь,
Ничем не усыпленным взглядом,
Как, лошадей пуская вплавь,
Отряды скачут за отрядом.
Куда они? И где война?
Степная водь не внемлет слову.
Не знаю, светит ли луна
Иль всадник обронил подкову?
Все спуталось…
Но понял взор:
Страну родную в край из края,
Огнем и саблями сверкая,
Междоусобный рвет раздор.
. . . . . . . . . . . . .
Россия —
Страшный, чудный звон.
В деревьях березь, в цветь — подснежник.
Откуда закатился он,
Тебя встревоживший мятежник?
Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту.
Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, что в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, —
Он с лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс…
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
. . . . . . . . . . . . . .
Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы.
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы.
. . . . . . . . . . . . . .
Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь…
И он пришел.
. . . . . . . . . . . . . .
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет».
. . . . . . . . . . . . . .
И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен…
. . . . . . . . . . . . . .
И вот он умер…
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь:
«Ленин умер!»
Их смерть к тоске не привела.
. . . . . . . . . . . . . . .
Еще суровей и угрюмей
Они творят его дела…
Н.Асеев, сравнивая это стихотворение С.Есенинас поэмой В.Маяковского «Ленин», сделал вывод, что стихи С.Есенина «выглядят пестро раскрашенной кустарщиной рядом со стальной выверенной моделью». Н.Асеев принадлежал к полярно противоположной С.Есенину поэтической группе, что отразилось на их личных взаимоотношениях. В.Шершеневич с позиций имажинизма отмечал, что «самой враждебной нам группой были поэты, объединившиеся около издательства «Лирика». Тут были Пастернак, Асеев и другие». Между С.Есениным и Н.Асеевым всегда стоял «третий» — Владимир Маяковский. Были встречи В.Маяковского, Н.Асеева с С.Есениным с целью привлечения его к участию в ЛЕФе. На смерть С.Есенина Н.Асеев откликнулся публикацией статьи «Советская литература в 1926 году», опубликованной в «Забайкальском рабочем» (Чита, 1926, 10 декабря), в которой писал: «Заканчивающийся год в нашей поэзии прошел под знаком трагически неожиданного конца Сергея Есенина… Грубоватая непосредственность стихов С.Есенина, в соединении с голой эмоциональностью небольшого круга тем им затрагиваемых, очевидно, импонирует современному читателю в связи с личной судьбой этого поэта. Между тем у Есенина есть всего лишь два-три десятка действительно превосходных стихотворений, сделавших ему известность, за которыми в полном собрании сочинений вскрываются залежи неотделанных, наивных стихов…». После гибели Сергея Есенина Асеев писал: «Восстанавливая в памяти свои встречи с С.А.Есениным, я хотел бы указать на главное впечатление, которое оставалось у меня от них. Оно заключалось именно в том осадке тяжести и жалости, которые неизменно он вызывал к себе. И мне кажется, что все его прославленные «подвиги» были, с одной стороны, той формой «защиты» от непопулярности, о проклятии которой над талантом говорил он мне, а с другой — давней болезнью, неустановленной и после его смерти. Болезнь собиралась вокруг него спертой атмосферой мнительности, боязни одиночества и непризнания, которые вылились в тяжелую форму подозрительности, ненужной хитрости и упрямого доказательства отсутствия страха перед всем этим, объединившимся в странного незримого врага, поджидавшего его в повышенно реагирующем воображении и приведшего поэта к гибели». И после смерти Есенина Асеев высказывал резкие замечания о его творчестве. Со временем взгляды Н.Асеева на С.Есенина-поэта в 1960-е годы резко изменились, он посчитал их ошибочными. В 1961 книгой «Зачем и кому нужна поэзия» Асеев подводит итоги своего творчества и своей жизни. Н.Асеев умер 16 июля 1963 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
«Я очень рад, что мы разошлись. Но где у Вас задница, где голова, понять трудно».
Поэт и сценарист Матвей Давидович Ройзман (1896-1973) родился в семье состоятельного ремесленника. В 1914 году окончил Коммерческое училище в Москве. В 1916 году поступил на юридический факультет Московского университета. До 1918 г. параллельно играл в различных драматических студиях, после работал переводчиком в Красной Армии. Первые стихи опубликовал в 1918 г. в московском журнале «Свободный час». В 1919-1923 годах вёл культурно-просветительскую работу в армейских клубах. В 1918-1920 годах стал членом нескольких литературных обществ, был принят во Всероссийский союз поэтов, где позже работал заведующим издательства. Познакомился с Есениным в 1919 году во время проведения в Московском университете вечера С.Есенина и А.Мариенгофа. 23 мая 1919 года Ройзман выступал на вечере в Эстраде-столовой (Тверская 18) с Есениным и другими поэтами и писателями. Вместе с поэтом был одним из организаторов Ассоциации вольнодумцев в Москве. М.Ройзман вспоминал: «20 февраля 1920 года состоялось первое заседание «Ассоциации вольнодумцев». Есенин единогласно был выбран председателем, я — секретарем, и мы исполняли эти обязанности до последнего дня существования организации». С 1920 года сотрудничал в журнале имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном», публиковался в их сборниках «Красивый Алкоголь», «Конский сад», «Имажинисты». Печатал в газетах и журналах переводы стихов еврейских поэтов, статьи о литературе и театре. Ройзман занимал неустойчивую позицию на платформе имажинизма, это проявилось на выборах нового президиума Всероссийского союза поэтов 23 июня 1921 года, когда он примкнул к сторонникам платформы «Литературный особняк», что позволило с перевесом в 6 голосов прокатить имажинистов Он принимал участие с друзьями-имажинистами в акции переименования московских улиц и площадей в ноябре 1921 года. Общение с поэтом было наиболее активным до отъезда С.Есенина за границу в мае 1922 года. В «Стойло Пегаса» М.Ройзман нередко получал от С.Есенина «хозяйственные» записки, например, в 1921 году поэт писал: «Милый Мотя! Нам нужны были деньги. Мы забрали твой миллиард триста, а ты получи завтра». В 1921 году на первой странице книги «Пугачев» С.Есенин написал дарственную: «Матвею Ройзману дружески С.Есенин», а на сборнике «Золотой кипяток» (1921) — «Милый Мотя люблю и ценю. Твой С.». С.Есенин, по воспоминаниям М.Ройзмана, вел с ним разговоры о своих творческих планах. В феврале 1924 года поэт говорил ему, что собирается в «Стране Негодяев» вывести атамана Махно. М.Ройзман со слов Блюмкина описал встречу Сергея Есенина с Львом Троцким в августе 1923 года. М.Ройзман не поддержал С.Есенина во время его ухода из имажинизма. С.Есенин был недоволен, что у него друзья-имажинисты отняли идею создания альманаха «Вольнодумец». Поэт написал 24 августа 1924 года секретарю Ассоциации Вольнодумцев М.Ройзману резкое письмо: «Я очень рад, что мы разошлись. Но где у Вас задница, где голова, понять трудно. Неужели Вы не додумались (когда я Вас вообще за этот год игнорировал), что, не желая работать с Вами, я уступлю Вам, как дурак, то, что было названо не мной одним, а многими из нас. Уберите с Ваших дел общее название «Ассоциация Вольнодумцев», живите и богатейте, чтоб нам не встречаться и не ссориться». 31 августа 1924 года С.Есенин и Грузинов напечатали в «Правде» письмо о роспуске группы имажинистов. В связи с этим в коллективном ответе имажинистов, подписанном и М.Ройзманом, указывалось, что «Есенин в нашем представлении безнадежно болен физически и психически, и это единственное оправдание его поступков … Таким образом, «роспуск» имажинизма является лишь дополнительным доказательством собственной распущенности Есенина». После смерти С.Есенина М.Ройзман написал воспоминания «То, о чем помню», опубликованные в сборнике «Памяти Есенина» (1926). М.Ройзман – автор воспоминаний о Есенине, написанных и опубликованных в разные годы. С середины 1920-х годов М.Ройзман перешел к прозе. Первый и наиболее значительный его роман «Минус шесть» сатирически изображал еврейскую буржуазию, приспособившуюся к условиям НЭПа, и показывал ее неминуемый крах. С 1935 года он писал в жанре детектива. По повести «Дело № 306» в 1956 году был снят одноимённый фильм. С 1960-х годов М.Ройзман работал над книгой воспоминаний «Всё, что помню о Есенине», вышедшей в 1973 году, в которой сильно преувеличил свою роль в движении имажинизма, за что был подвергнут критике.
«Пильняк изумительно талантливый писатель…»
Писатель Борис Андреевич Пильняк (настоящая фамилия Вогау) (1894-1938) родился в Можайске в семье ветеринарного врача. В 1913 году окончил реальное училище в Нижнем Новгороде. Литературной деятельностью начал заниматься с 1915 года. В 1918 году выходит первая книга Пильняка — «С последним пароходом». В 1920 году окончил Московский коммерческий институт. С 1924 года жил в Москве. Имена Б.Пильняка и С.Есенина встречались на страницах московского журнала «Млечный путь» в 1914-1915 годах, в котором они оба публиковались. В редакции «Млечного пути» произошло их личное знакомство. Активно стали общаться с 1919 года, они часто встречались в кафе «Стойло Пегаса». Писатель Юрий Либединский вспоминал, как в 1921 году в кафе встретился с С.Есениным и Б.Пильняком: «Быстро оглядев меня, и бросив взгляд на Пильняка, Есенин с каким-то веселым озорством сказал: «Интересная игра получается…». Он имел в виду, что Пильняк и я принадлежали к враждующим литературным направлениям». В декабре 1921 года С.Есенин одним из первых подарил Б.Пильняку поэму «Пугачев» со скромной дарственной «Б.Пильняку С.Есенин». В начале 1924 года на квартире издательского работника Давида Богомильского состоялась читка С.Есениным «Страны негодяев», на которой присутствовал и Б.Пильняк. О близких отношениях Б.Пильняка и С.Есенина свидетельствует записка Пильняка Д.Богомильскому: «Есенин остается ночевать у меня. Пусти в комнату Аксельрода, Приблудного, это просьба Аксельрода и Есенина». Пильняк познакомил Сергея Есенина с актёром Василием Качаловым, Борисом Пастернаком, Петром Чагиным и внучкой Льва Николаевича Толстого — Софьей Толстой. Всеволод Иванов вспоминал о встрече в 1923 году в издательстве «Круг»: «Возле шведского бюро, сдвинутых вместе, стоял Б.Пильняк, писатель, в те дни почти уже знаменитый. Он только что приехал из-за границы, заграничные поездки писателей были еще очень редки; черепаховые его очки, под рыжими волосами головы и бровей, особенно велики, мы еще носили крошечные пенсне; он — в сером, и это тоже редкость». В творчестве Пильняка и Есенина прослеживаются много общих линий, Б.Пильняк, как и С.Есенин, стремился в своем творчестве отразить крестьянские проблемы. Л.Троцкий в 1923 году писал: «У Клюева, имажинистов, серапионов, Пильняка, даже у футуристов: Хлебникова, Крученых, Каменского — есть мужицкая подоплека. Отношение к пролетариату наименее двойственное у футуристов. У серапионов, имажинистов, Пильняка там и сям уклон в сторону оппозиции пролетариата — по крайней мере, до недавнего прошлого». В газете «Правда» за 19 февраля 1924 года в коллективном письме литературных сотрудников журнала «На посту» отмечалось преднамеренное искажение советской действительности Б.Пильняком, который сквозь призму славянофильства, мистицизма, больной эротики явно клевещет на революцию, выступая в качестве выразителей идеологии нэпманской буржуазии. Прошлись в этом письме и по Есенину, в нём утверждалось, что к ним идеологически примыкают крестьянские писатели С.Есенин, Н.Клюев, П.Орешин и др., как элементы «мужицкого» консерватизма и даже реакции. С.Есенин готовился дать отпор нападкам «напостовцев», начал писать статью «О писателях-попутчиках» (1924), в которой писал о Б.Пильняке: «Сейчас можно смело говорить, что в беллетристике мы имеем такие имена: Всеволода Иванова, Бориса Пильняка, Вячеслава Шишкова, Михаила Зощенко, Бабеля и Николая Никитина, которые действительно внесли вклад в русскую художественную литературу». По мнению С.Есенина, «Пильняк изумительно талантливый писатель, быть может, немного лишенный дара фабульной фантазии, но зато владеющий самым тонким мастерством слова и походкой настроений. У него есть превосходные места в его «Материалах к роману» и в «Голом годе», которые по описаниям и лирическим отступлениям ничуть не уступают местам Гоголя. Глупый критик или глупый читатель всегда видит в писателе не лицо его, а обязательно бородавки или родинки. То, что Пильняк сочно описывает на пути своих повестей, как самцы мнут баб по всем рассейским дорогам и пространствам, совсем не показывает его сущность. Это только его отличительная родинка, и совсем не плохая, а, наоборот, — красивая. Эта сочность правдива, как сама жизнь». В мае 1924 года С.Есенин, Б.Пильняк с другими 34 писателями, поэтами и критиками подписали письмо в Отдел печати ЦК РКП (б), в котором выступили против необоснованных нападок на «попутчиков» со стороны журнала «На посту», претендующего на роль партийного руководителя литературным движением в стране. Добрые и дружеские отношения Есенина с Пильняком не выдержали испытание временем. Причиной того явилась внучка Льва Николаевича Толстого — Софья Толстая. Они оба в одно и то же время были ею увлечены. Раньше любовные отношения сложились у Софьи Толстой с Б.Пильняком. Встречи С.Есенина и С.Толстой не могли не привлечь его внимания, но С.Есенин убеждал его: «Ты её люби. Она тебе верна. Я с ней всю ночь провел, и ничего не было». Б.Пильняк прекрасно знал, каким серцеедом был поэт, и мало верил его словам. Ежедневно, а порой и несколько раз в день, звонил С.А.Толстой, которая писала подруге-поэтессе М.Шкапской: «…Происходил такой разговор: «Поедем туда… поедем сюда… Приезжай ко мне, у меня собираются… Я приеду к тебе…». Я: «Занята. Устала. Не буду дома. Не могу, не могу…». После встречи с Есениным роман С.Толстой с Пильняком обрушился на глазах Соня не устояла перед натиском есенинских чувств. Вскоре всё закончилось переездом С.Есенина на квартиру С.Толстой и заключением брак Обиженный Б.Пильняк не смог простить потерю своей возлюбленной, его отношения с поэтом стали довольно натянутыми. В минуты хмельного откровения С.Есенин, по воспоминаниям В.Эрлиха, мог резко отзываться: «Что ты мне говоришь — Пильняк! Я — более знаменитый писатель, чем Пильняк!» А.И.Тарасов-Родионов записал нелестный отзыв С.Есенина о Пильняке «Пильняк, халтурщик, каких не видывал свет»… Да у него искусство и не ночевало! Он чистейшей воды спекулянт». Тем не менее, общение С.Есенина и Б.Пильняка, в том числе и литературное, продолжалось. 12 ноября 1925 года газета «Вечерняя Москва» сообщила, что в издательстве «Пролетарий» готовится к печати литературный альманах «Пролетарий» под редакцией Вячеслава Полонского, в котором участвуют Н.Асеев, Б.Пастернак, Б.Пильняк, С.Есенин и другие писатели и поэты. Б.Пильняк последний раз виделся с Есениным в Госиздате. Писатель Иван Евдокимов писал: «В очереди у кассы в толпе были писатели: Пильняк, Герасимов, Кириллов. «Ну, прощайте!» — пошатался Есенин с серьезным и сосредоточенным видом. Он обнял попеременно Пильняка, Герасимова, меня, расцеловались…». Б.Пильняк первым сообщил московской артистической общественности о трагической смерти Есенина в Ленинграде. Он был среди тех, кто выносил гроб с телом Есенина из вагона на московском вокзале. На смерть поэта Б.Пильняк откликнулся заметкой-некрологом «О Сергее Есенине», напечатанной в «Журналисте» (1926, № 1). Он писал: «… я знал Сергея, я мог бы о нем рассказать очень много, всякого. А сейчас я знаю после ночи, когда я узнал о смерти, когда я прощался с живым Сергеем, когда я, живущий, мирился с его смертью, честнее будет сказать, что Сергея я не знаю: мне надо много дней и ночей, чтобы в памяти моей, в моих ощущениях и в совести собрать всё, что достойно Сергея. И по совести моей в эти дни, когда еще не остыл труп Сергея, надо помолчать о нем, встать, опустить голову. Сейчас это — лучшая память». В 1929 году Пильняк был отстранён от руководства Всероссийским Союзом писателей за публикацию за границей повести «Красное дерево». Литературные и политические позиции Пильняка неоднократно приводили к организации широких критических кампаний в отношении него. Его постоянно критиковали за идеологические ошибки, формализм, эротику, мистику и пр. Тем не менее, вплоть до 1937 года Пильняк оставался одним из самых издаваемых писателей. Поэт и литературный критик Леонид Шемшелевич отмечал, что «… у Пильняка за красными словами скрывается белая сердцевина». 28 октября 1937 года Пильнякбыл арестован. 21 апреля 1938 года осуждён Военной коллегией Верховного Суда СССР по сфабрикованному обвинению в государственном преступлении — шпионаже в пользу Японии (он был в Японии и написал об этом в своей книге «Корни японского солнца») и был приговорён к смертной казни. Расстрелян в тот же день в Москве. В СССР с 1938 года по 1975 год книги Пильняка не издавались. В 1956 году он был реабилитирован.
«…это был достойный преемник пушкинской славы»
Писатель Юрий Николаевич Либединский (1898-1959) родился в Одессе,детство провел на Миаском заводе наУрале, где отец работал врачом. Учился в Челябинском реальном училище. В 1918 году окончил реальное училище в Челябинске.. В 1921-1923 годах политработник и преподаватель военного училища в Москве. Публиковался с 1922 года. С поэзией С.Есенина познакомился в 1918 году, прочитав поэму «Товарищ» в сборнике «Скифы». Позже писал в воспоминаниях, что сильнее всего в стихах Есенина его покорила «воплощенная в них поэтическая прелесть русской природы. Даже самое имя его казалось мне названием не то времени года: Осенин, Весенин, — не то какого-то цветущего куста…». Знакомство с С.Есениным произошло в кафе «Стойло Пегаса» после возвращения поэта из-за зарубежной поездки. Ю.Либединский относился к пролетарским писателям, он демонстративно отделял себя от «мелкобуржуазных», близких к богемному окружению, поэтов. Вскоре у него сложились дружеские отношения с Есениным. Либединский писал: «У него было много друзей-приятелей, его любили. В обращении он (Есенин) был прост и весел, в трезвом виде и при людях, которых он не знал или знал мало, подчас даже молчалив и застенчив. В нем была та притягательность, которую мы определяем словом «обаяние», с него не хотелось сводить глаз». Ю.Либединский входил в литературную группу «Октябрь», был одним из руководителей РАПП, членом редколлегии созданного журнала «Октябрь», Совместно с другими редакторами и авторами журнала «На посту» подписал письмо, опубликованное в «Правде» 19 февраля 1924 года, под названием: «Нейтралитет или руководство? К дискуссии о политике РКП в художественной литературе», где Есенина отнесли к элементам «мужицкого» консерватизма и даже реакции». С этим утверждением С.Есенин не согласился и стал готовить полемическую статью «О писателях-попутчиках». Но, несмотря на то, что Либединский относился к враждебной группировке «напостовцев», Есенин поддерживал с ним дружеские отношения. «Он (Есенин) обдумывал каждый свой шаг в литературе, — вспоминал Ю.Либединский, — и, несмотря на то, что печатался он в «Красной нови» и что А.К.Воронский едва ли не первый из советских критиков дал высокую оценку его дарования, Есенин, когда возник новый журнал «Октябрь», орган пролетарских писателей, напечатал в одном из его первых номеров «Песнь о великом походе». Он сделал это для того, чтобы показать, что не принадлежит к какому-либо одному направлению тогдашней литературы, что значение его творчества шире… Есенин знал, что принадлежит всей советской литературе. Его влияние на поэзию того времени было уже бесспорно». Ю.Либединский дал высокую оценку поэме «Песнь о великом походе». Ю.Либединский восторгался полученными и зачитанными в редакции «Красной нови» есенинских «Персидских мотивов». Ю.Либединский встречался с С.Есениным на квартире Г.А.Бениславской. Был в числе близких друзей, приглашенных на «свадебный пир» С.Есенина и С.Толстой в ночь с 24 на 25 июля 1925 года С.Есенин рассказывал ему о своем разочаровании женитьбой на С.А.Толстой. Либединский принимал участие в похоронах С.Есенина. Он писал: «Перед тем как отнести Есенина на Ваганьковское кладбище мы обнесли гроб с тело его вокруг памятника Пушкину. Мы знали, что делали, — это был достойный преемник пушкинской славы». В 1926 году в журнале «На литературном посту» он опубликовал воспоминания о поэте «О Есенине», где писал «Сергея Есенина я знал очень мало, и ни в коем случае я не претендую на то, чтобы считать себя лично близким ему человеком». Автор отмечал в Есенине «демократическую жилку», полемизировал с критиками, которые скептически смотрели на позднего Есенина и его революционные стихи. У Либединского был особый дар — уменье дружить. У семьи Либединских всегда было много друзей. Недаром о нем однажды сказали, что он «был человеком для людей». Юрий Николаевич никогда ничего не просил для себя, зато постоянно хлопотал за других. В 1958 году в книге «Современники» Либединский напечатал воспоминания «Мои встречи с С.Есениным», относящихся к 1923-1925 годам, которые в дальнейшем в переработанном виде неоднократно переиздавались. Умер Либединский24 ноября 1959 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
«Есенин и сегодня сегодняшний»
Писатель и литературовед Виктор Борисович Шкловский (1893-1984) родился в Санкт-Петербурге в семье преподавателя математики. Учился в Петербургском университете на историко-филологическом факультете. В 1914 году издал книгу «Воскрешение слова». После начала Первой мировой войны осенью 1914 года ушёл добровольцем в армию, служил в школе броневых офицеров-инструкторов. Принял активное участие в Февральской революции, участвовал в работе Петроградского совета. Как помощник комиссара Временного правительства Шкловский был направлен на Юго-Западный фронт, где получил Георгиевский крест 4-й степени из рук Л.Г.Корнилова. В Петроград он вернулся в начале января 1918 года, участвовал в антибольшевистском заговоре эсеров. Когда заговор был раскрыт Шкловский, покинув Петроград, был вынужден скрываться, Добравшись до Москвы он встретился с М.Горьким, который ходатайствовал за него перед Я.М.Свердловым. Свердлов выдал Шкловскому документ на бланке ВЦИК с требованием прекратить его дело. В конце 1918 года Шкловский решил больше не участвовать в политической деятельности и в начале 1919 года вернулся в Петроград, где преподавал теорию литературы в Студии художественного перевода при Петроградском издательстве «Всемирная литература». Он был одним из организаторов»Общества по изучению поэтического языка» ОПОЯЗ (1916-1919). В 1919-1921 годах Шкловский участвовал в Петроградском литературном содружестве «Серапионовы братья», в 1923году состоял в «ЛЕФе». Есенина Шкловский в первый раз увидел в Петрограде. В статье «Современники и синхронисты» в журнале «Русский современник» В.Шкловский писал: «Есенина я увидел в первый раз в салоне Зинаиды Гиппиус, здесь он был уже в опале. «Что это у вас за странные гетры?» – спросила Зинаида Николаевна, осматривая ноги Есенина через лорнет. «Это валенки», — ответил Есенин. Конечно, и Гиппиус знала, что валенки не гетры, и Есенин знал, для чего его спросили. Зинаидин вопрос обозначал: не припомню, не верю я в ваши валенки, никакой вы не крестьянин. А ответ Есенина обозначал: отстань и совсем ты мне не нужна. Вот, как это тогда делалось!». Шкловский отмечал, что «Слава к поэту пришла рано; шумная восторженная и даже жалостливая. Заслуженная слава». Он подчёркивал, что «Молодой Есенин знал Пушкина, Блока, Бальмонта, Городецкого, а также Верхарна и Верлена. Всё это он прочёл на Рязанщине». В своих статьях и книгах 1920-х годов Шкловский вспоминал Есенина в связи с теми или иными литературными реалиями. Так в киевском журнале «Гермес» в статье «Из филологических очевидностей (современная наука о стихе)» Шкловский обратил внимание на поэтический язык С.Есенина. «Сейчас, — писал он, — когда литературный язык влиянием школы, солдатчины и фабрик распространил московский говор, вытеснив говоры народные, на коих он воспринимался на местах; эти говоры начинают, меняясь с ним местами, вытеснять его из литературы… И мы видим Есенина, Клюева, Асеева, Ширяевца, первоначально выступавших со стихами на литературном языке, ныне же культивирующих «народную речь», которая является определенным литературным приемом». Я Есенина видел много раз, — писал В.Шкловский, — и всегда он был не у своих и не дома. Настоящим другом его был печальный, молчаливый, замкнутый Всеволод Иванов. Одевался Есенин элегантно, но странно: по-своему, но как-то не в свое. Он ощущал, что цилиндр и лаковые сапоги — печальная шутка. Из цилиндра можно, например, накормить лошадь, если в него насыпать овес. Уходила от Есенина деревня, она как будто уходила в литературу». О хороших отношениях Есенина и Шкловского свидетельствует список близких друзей, приглашенных на свадьбу С.Есенина и С.Толстой, в котором значился В.Шкловский, который, по воспоминаниям М.Зорина («Последний чай со Шкловским», 1988): «Последний хотя и не входил в круг близких приятелей (или деловых партнеров) Есенина, но встречался с ним как раз во второй половине 1925 года». Шкловский вспоминал: «Встречал я Есенина, у жены его Софьи Андреевны Толстой-Есениной. Был вечер с цыганами, пришел Воронский. Седоволосая дочь Толстого — я помню её низкий, сильный, красивый голос и не помню её имя, — пришедшая к племяннице, накинув богатую, старинную шаль, пела цыганским низким, негрубым голосом, держа в руках старую, истертую гитару. Вспоминал Кручинин, старый певец, Ясную Поляну, яблоневый сад и старика Толстого, который любил цыганские песни. Есенин был бледен, устал, не свеж, не весел. В это время он много писал, увлекался словарем Даля, выписывал из словаря слова на карточки, держа карточки в большой плетеной кошнице, в такой, какую выносят на полотенце, перекинутым через шею, наполнив зерном, в поле для посева. Он раскладывал, улыбаясь, карточки, как пасьянс, трогал слова, как подмастерье перебирает чисто вытертые, затейливые и нужные инструменты. Он уставал не от этого». С.Есенин на своей книге «Избранные стихи» (1924) написал: «Дарю вам, Шкловский». После трагической смерти Есенина Шкловский неоднократно писал о С.Есенине. Так в 1928 году Б.Шкловский упоминает о Есенине в книге «Гамбургский счет». О последних годах жизни Есенина В.Шкловский писал в статье «О надежде, о памяти, о будущем» в «Литературном Ленинграде» (1936). В книге «О Маяковском» (1940) Шкловский рассказал о литературном окружении Есенина во время его пребывания в 1922 году в Берлине. О творческой манере С.Есенина В.Б.Шкловский писал в своей книге «Художественная проза. Размышления и разборы» (1961). О Есенине писал он в воспоминаниях «Жили-были» (1964), «Из воспоминаний» в журнале «Юность» (1965), а также в очерке «И сегодня сегодняшний» в сборнике «В мире Есенина» (1986). В 1960-х годах на Западе возник интерес к работам Шкловского 1920-х годов. Виктор Борисович Шкловский скончался 5 декабря 1984 года, похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.
«Я готов служить тебе»
Поэт Вольф Иосифович Эрлих (1902-1937) родился в Симбирске в семье провизора. Учился в Казанском университете — на медицинском, затем на его историко-филологическом факультете. Во время Гражданской войны служил в Красной армии в качестве секретаря педагогической лаборатории Главного политического Управления Просвещения Комитета Татарской республики.. 1921 г. В. Эрлих переехал в Петроград. Продолжил учебу на втором курсе Петроградского университета, занимался этнографией и лингвистикой, в 1923 году отчислен за неуспеваемость. Сблизился с группой молодых петроградских поэтов, активно участвовал в литературных и политических дискуссиях. В этот период вступил в ленинградскую группу«Ордена воинствующих имажинистов», став одним из самых активных её участников. Поэт Николай Тихонов писал: «Ленинградские имажинисты отличались от московских тем, что для них московские мэтры имажинизма не были почитаемыми идолами, а любили они и шли за одним Есениным». В.Эрлих познакомился с С.Есениным в Ленинграде в апреле 1924 года. Поэт Николай Тихонов в предисловии к посмертному сборнику стихов Эрлиха писал: «Вольф Эрлих, встретившись в первый раз с Есениным, так был им взволнован и потрясён, что с того дня стал сближаться с ним, и, наконец, это сближение закончилось большой и настоящей дружбой, продолжавшейся до последнего дня жизни Есенина». Для Эрлиха Есенин стал идолом, всё личное было подчинено «старшему брату». Сестра Вольфа Эрлиха Мирра Толкачёва вспоминала: «Мы с мамой, не узнавали Вольфа, когда рядом с ним был Есенин. Брат забывал обо всём. Эта зависимость пугала родных, но ничего они поделать не могли. «Я готов служить тебе», — скажет как-то Эрлих Есенину». В.Эрлих встречался с поэтом во время его последних приездов в Ленинград, бывал у него в Москве. С.Есенин в апреле 1924 года подарил ему книгу «Радуница» с надписью: «Милому Вове и поэту Эрлиху с любовью очень большой. С.Есенин». В апреле 1924 года В.Эрлих сфотографировался с С.Есениным, И.Приблудным, Г.Шмергельсоном, В.Ричиотти и С.Полоцким в студии ленинградского фотографа М.С.Наппельбаума. Весной и летом 1924 года Эрлих выступал с Есениным в Ленинграде и его пригородах. Сохранилась фотография, сделанная в день одного из поэтических вечеров в Детском Селе, в лицейском садике, где сняты рядом Есенин, Эрлих и студенты местного сельскохозяйственного института. При встречах С.Есенин рассказывает Эрлиху о своих творческих замыслах, дает оценки себе и своему окружению: «Слушай! Ведь всё-таки от «Москвы кабацкой» ушел! А! Как ты думаешь? Ушел? По-моему, тоже! Здорово трудно было!» И помолчав немного: «Это что! Вот я поэму буду писать. Замеча — а — тельную поэму! Лучше «Пугачева» — «Ого! А о чем». — «Как тебе сказать? «Песнь о великом походе» будет называться. Немного былины, немного песни, но главное не то! Гвоздь в том, что я из Петра большевика сделаю! Не веришь? Ей-богу, сделаю!» В июле 1924 года В.Эрлих переписал для издательства текст написанной Есениным поэмы «Песнь о великом походе». Об этом вспоминала Анна Берзинь: «Ко мне приехали Есенин и Эрлих… Есенин читал только что написанную им «Песнь о великом походе». Когда поэт окончил чтение, я сделала ему предложение — опубликовать «Песнь» в журнале «Октябрь». Против ожидания, он тут же согласился. Тогда, по моей просьбе, Эрлих сел к столу, чтобы написать поэму для журнала. У него была хорошая память. Не вставая с места, он всю поэму без единой, кажется, помарки тут же и записал. Есенин проверил, внес несколько поправок и подписал. После их ухода я велела перепечатать рукопись на машинке, а затем передала её в редакцию «Октября». Уезжая на Кавказ 3 сентября 1924 года, С.Есенин возложил на В.Эрлиха хлопоты по изданию «Песни о великом походе» в ленинградском отделении Госиздата и оставил у него черновой автограф. Об этом В.Эрлих писал: «С 4 сентября я в Ленинграде. Один. Что у меня осталось от Есенина? Красный шелковый бинт, которым он перевязывал кисть левой руки да черновик «Песни о великом походе». Эту рукопись поэмы В.Эрлих 9 октября 1926 года подарил поэтессе М.Шкапской, которая передала её позже С.А.Толстой-Есениной для создаваемого Музея Есенина. В.Эрлих непосредственно принимал участие в издании в Ленинграде оставленных Есениным поэм. 24 марта 1925 года. С.Есенин писал В.Эрлиху из Москвы: «Милый Вова! Вот я снова в Москве и снова собираюсь в 20-х числах обязательно уехать. Хотелось бы тебя, родной, увидеть, обнять и поговорить о многом. Я еду в Тифлис, буду редактировать литературное приложение… Ежели через 7 — 10 дней я не приеду к тебе, приезжай сам. Любящий тебя С.Есенин». Встретиться не удалось. В.Эрлих выехать на Кавказ не смог. По пути в Баку С.Есенин 26 июля 1925 года к отправленному В.Эрлиху письму С.А.Толстой приписал: «Милый Вова, Здорово. У меня не плохая «Жись». Но если ты не женился, То не женись». В.Эрлих во время конфликта между имажинистами по вопросу их участия в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном», в котором Есенин отказался публиковаться, полностью поддержал позиции Есенина. Поэт Николай Тихонов в предисловии к посмертному сборнику стихов Эрлиха писал: «Вольф Эрлих, встретившись в первый раз с Есениным, так был им взволнован и потрясён, что с того дня стал сближаться с ним, и, наконец, это сближение закончилось большой и настоящей дружбой, продолжавшейся до последнего дня жизни Есенина». Для Эрлиха Есенин стал идолом, всё личное было подчинено «старшему брату». Ершова приводит воспоминания сестры Вольфа Эрлиха Мирры Иосифовны Толкачевой: «Мы с мамой не узнавали Вольфа, когда рядом с ним был Есенин. Брат забывал обо всём. Эта зависимость пугала родных, но ничего они поделать не могли. «Я готов служить тебе», — скажет как-то Эрлих Есенину. Об этом он писал Галине Бениславской «Во всяком случае, будет Сергей что-нибудь предпринимать или нет, ни я, ни Потоцкий никаких дел с «Гостиницей» иметь не будем, и не можем». После публикации в «Правде» объявления С.Есенина и И.Грузинова о роспуске объединения имажинистов В.Эрлих был на стороне С.Есенина. В 1925 году Эрлих занимал «чекистскую» должность ответственного дежурного Первого дома Ленинградского Совета. 7 декабря 1925 года Есенин телеграфировал Есенину: «Немедленно найди две-три комнаты, 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин». Все дни после приезда Есенина в Ленинград (с 24 по 27 декабря 1925 года) они были рядом. Все эти четыре дня, по несколько раз в день, он читает свою поэму «Черный человек:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен!
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Читал он «Черного человека» и в последний день своей жизни. 27 декабря 1925 года Есенин выдал В.Эрлиху доверенность: «Доверяю присланные мне деньги из Москвы 640 р. (шестьсот сорок руб.) получить Эрлиху В.И.». Сергей Есенин передал Вольфу Эрлиху свое последнее из написанных стихотворений «До свиданья, друг мой, до свиданья»:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,—
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Свое предсмертное стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Есенин передал Эрлиху в канун гибели. Положил его во внутренний карман его пиджака со словами: «Останешься один, прочитаешь…» Стихотворение не было посвящено только В.Эрлиху. В.Шершеневич считал, что оно было «написано к несуществующему другу в пространство». О последних днях жизни С.Есенина, о литературных планах поэта, об истории предсмертного стихотворения В.Эрлих рассказал в очерке «Четыре дня», опубликованной в сборнике статей «Памяти Есенина» (1926). В.Эрлих тяжело переживая гибель С.Есенина, участвовал в траурной церемонии прощания 29 декабря 1925 года в помещении Ленинградского отделения союза писателей на Набережной Фонтанки. Вместе с вдовой поэта С.А.Толстой-Есениной, Эрлих сопровождал гроб с телом до Москвы, был участником похорон поэта на Ваганьковском кладбище 31 декабря 1925 года. В 1928 году Эрлих написал стихотворение, посвящённое С.Есенину «На Ваганькове берёзки»:
На Ваганькове берёзки,
Клён да белый мех,
Что тебе наш ветер жёсткий
И колючий снег?
Там, в стране чудесно-белой,
Тополя шумят…
Спи, мой лебедь!
Спи, мой смелый!
Спи, мой старший брат!
О своих встречах и дружбе с С.Есениным на протяжении двух последних лет жизни поэта, В.Эрлих рассказал в книге «Право на песнь» (1930). Писатель К.А.Федин в рецензии об этой книге писал: «Из воспоминаний о Есенине записки Эрлиха представляются мне наиболее удачными. В них соблюдено какое-то «целомудрие», необходимое для того, чтобы поверить в искренность автора, отсутствия у него желания фигурировать в записках наравне с тем, о ком он говорит, если не больше него. Потом — Есенин — человек сложной и тяжелой биографии. Эрлих сумел избежать многого, что следует избегать в уважении к погибшему поэту. Несмотря на фрагментарность записи, по прочтении рукописи возникает цельный образ». Борис Пастернак, не очень-то жаловавший Есенина при жизни, в письме дал такой отзыв об этих воспоминаниях: «Книга о Есенине написана прекрасно. Большой мир раскрыт так, что не замечаешь, как это сделано, и прямо в него вступаешь и остаешься». Позже литературовед А.Л.Казаков отмечал: «Всё, что рассказывает в книге Вольф Эрлих — от первого лица, из первых рук! Никаких слухов, легенд и домыслов. Никаких выпадов в адрес есенинского окружения. Всё строго и лаконично, где на каждой странице виден есенинский поэтический жест или сцена из жизни Есенина. Эрлих всё время помнит есенинские слова, сказанные ему однажды: «Если ты когда-нибудь захочешь писать обо мне, так и пиши: он жил только своим искусством…». Жизнь В.И.Эрлиха трагически оборвалась в 35 лет. 19 июля 1937 года он был арестован в Ереване и под конвоем отправлен в Ленинград. Ему было предъявлено обвинение в принадлежности к несуществующей «Троцкистской террористической организации в Ленинграде». Комиссией НКВД и прокуратуры СССР. 19 ноября 1937 года по статье 58-1а-7-10-11 УК РСФСР приговорен к расстрелу. Расстрелян 24 ноября 1937 года. 4 апреля 1956 года определением Военной коллегии Верховного суда СССР реабилитирован «в связи с отсутствием в его действиях состава преступления». Никому не дано предугадать свою посмертную судьбу. А Эрлих, как бы предвидя её, написал в 1931 году стихотворение «Сплетня», там есть такие строки:
Её узнав, стреляй, руби иль режь,
Мне всё равно, но действуй непреклонно
Поскольку сплетня ходит вне закона,
Как трусость, как измена, как мятеж
С конца 1980-х годов в отечественном литературоведении муссируется версия о том, что Есенин не покончил с собой, а был убит. Версии можно выдвигать любые, вплоть до того, что пьесы Бернарда Шоу написал Владимир Маяковский, но в гибели Есенина безосновательно обвиняют конкретного человека, поэта Эрлиха, а это уже преступная несправедливость. Современники писали, что Есенина и Эрлиха связывала добрая и нежная дружба. 21 апреля 1989 года в газете «Литературная Россия» публикуется статья Л.Коваленко «Очевидно, это след удара…», в которой утверждалось, что «необходимо выяснить роль В.Эрлиха в этом деле — того Эрлиха, который цепко вклещивался в поэта, начиная с 1924 года, когда тот приезжал в Ленинград…». И начались бурное «выяснение» причин трагической смерти Есенина. У нас любят искать заговоры. Псевдоесининоведы писали, что поэта застрелил Эрлих (А.Яковлев), другой вторил ему, что Есенина не убили, а отравили (В.Костылев), третьи писали, что Эрлих был тайным сотрудником Главного разведывательного управления НКВД был «приставлен» к Есенину, чтобы следить за ним и руководил «ограниченной группой лиц», которые «Есенина спешили убрать» (Ф.Морохов, О.Бишарев). Чётвёртые утверждали, что сначала Есенин был избит, потом, истекающий кровью, был подвешен к трубе парового отопления в пятом номере ленинградской гостиницы «Англетер». Некоторые горячие головы утверждали, что Эрлиха до того дореабилитировали, что сделали из него просто честного литератора, пострадавшего от сталинского режима. Анализируя известные материалы о смерти С.Есенина А.Карохин в книге «Вольф Эрлих — друг и ученик Сергея Есенина» (2007) по этому поводу писал: «Создается впечатление, что названные выше авторы статей и книг плохо знают биографию Есенина и совсем не знают биографий людей из его окружения. Современники рисуют В.Эрлиха как честного, чистого человека, который с благоговением относился к Сергею Есенину». Но лучше всех ответил будущим клеветникам сам Эрлих, написав в 1928 году глубоко прочувствованное стихотворение, посвященное памяти Есенина «Какой прозрачный, теплый роздых…»:
Какой прозрачный, теплый роздых
От громких дел, от зимних бурь!
Мне снится синим самый воздух,
Безоблачной — сама лазурь.
Я ничего не жду в прошедшем,
Грядущего я не ищу,
И о тебе, об отошедшем,
Почти не помню, не грущу.
Простимся ж, русый! Мир с тобою!
Ужели в первый вешний день
Опять предстанет предо мною
Твоя взыскующая тень?
«Как-то меня скандальная слава не прельщает»
Поэт и драматург Николай Робертович Эрдман (1900-1970) родился в Москве в семье мещанина из обрусевших балтийских немцев. Учился в Москве, в Петропавловском реальном коммерческом училище. Огромное влияние на раннее творчество начинающего поэта оказал Маяковский, Эрдману всегда было тесно в рамках общепринятой поэзии, вот почему он в 1918 году под влиянием своего брата художника Бориса Эрдмана с радостью примкнул к группе имажинистов, Н.Эрдман стал активным пропагандистом идей имажинизма, числился среди верховных мастеров ордена имажинистов, входил в ЦК Ордена. В ночь с 27 на 28 мая 1919 года вместе с другими имажинистами участвовал в акции по расписыванию стен Страстного монастыря строфами имажинистских стихотворений. В 1919 году Николай Эрдман был призван в Красную Армию, был на фронте, служил в охране железных дорог. После демобилизации вернулся в Москву. Когда Н.Эрдман проходил в августе-сентябре 1919 года военную службу в городе Алатырь, он переписывался с Есениным и Мариенгофом. По этому поводу он писал брату: «Мариенгофу и Есенину я ответил. Ты не можешь себе представить, как меня обрадовали их письма. Если они еще не получили ответа, поблагодари их за меня». Сохранилась фотография С.Есенина, А.Мариенгофа и Н.Эрдмана 1921 года. Николай Эрдман принимал гостей в кафе имажинистов «Стойло пегаса», читал вечерами свои стихи, вёл диспуты об искусстве, он был активен в среде имажинистов, его заметили, стали часто упоминать его имя в прессе. Так в петроградской газете «Жизнь искусства» (1920 в статье критика Николая Захарова-Мэнского «Московские поэты (Корреспонденция из Москвы)» отмечалось, что «из молодых к имажинистам примкнул Н.Эрдман, очень талантливый молодой поэт». Один из теоретиков имажинизма В.Шершеневич в книге «2х2=5. Листы имажиниста» (1920) опубликовал посвящение: «Радостно посвящаю эту книгу моим друзьям имажинистам Анатолию Мариенгофу, Николаю Эрдману, Сергею Есенину». А.Мариенгоф в книге «Буян-остров. Имажинисты» (1920) в посвящении друзьям-имажинистам также упомянул имя Н.Эрдмана. Во время проводимого литературного «Суда над имажинистами». 4 ноября 1920 года Н.Эрдман был свидетелем со стороны защиты. Фамилия Н.Эрдмана стоит под листовкой-воззванием «Всеобщая мобилизация поэтов, живописцев, актёров, композиторов, режиссеров и друзей действующего искусства», развешенных по Москве 12 июня 1921 года и наделавшая много шума среди горожан. Поэт и драматург Сергей Спасский вспоминал: «Есенин был осторожен в оценках своих товарищей. Хвалил Николая Эрдмана, тогда написавшего несколько своеобразных стихотворений». Он участвовал в проводимой в середине ноября 1921 года вместе с имажинистами в акции переименования московских улиц и площадей. Улица Кировская получила имя художника-имажиниста Н.Р.Эрдмана. Однажды имажинисты во главе с Есениным во время ночной попойки в кабаке предложили Эрдману продолжить процесс «увековечивания», для этого он должен был на постаменте статуи Свободы перед Моссоветом прикрепить табличку «Знаменитому имажинисту Эрдману Николаю». Есенин настаивал, что доска больше часа там не провисит, зато говорить об Эрдмане будут потом целый год. При этом он его предупредил, что Чека вполне может этим делом заинтересоваться. Эрдман улыбнулся и сказал: «В Чека мне никак не хочется. Уж лучше незнаменитым остаться… Как-то меня скандальная слава не прельщает». В 1922 году в издательстве «Имажинисты» вышел сборник «Конский сад», в нём С.Есенин был представлен отрывком из поэмы «Пугачев», а Н.Эрдман — поэмой «Автопортрет» («В зеленой кузнице весны…). Летом 1922 года С.Есенин писал А.Мариенгофу из Парижа: «Во-первых, Боже мой, такая гадость однообразная, такая духовная нищета, что блевать хочется. Сердце бьется, бьется самой отчаинейшей ненавистью, так и чешется, но, к горю моему, один такой ненавистный мне в этом случае, но прекрасный поэт Эрдман сказал, что почесать его нечем. Почему нечем, РАЗЗ-эт-твою, я готов просунуть для этой цели в горло сапожную щетку, но рот мой мал, а горло мое узко. Да, прав он, этот проклятый Эрдман, передай ему за это тысячу поцелуев и скажи, что у такого юноши, как я, недавно оторвался маятник от циферблата живота. Часовой механизм попортился». С.Есенин в данном случае перефразировал стихи из поэмы Н.Эрдмана «Автопортрет» (1920):
Вижу юноше маятник ляжек мешает
Женщине под циферблат живота
Есенин говорил: «Что я, вот Коля — это поэт». Но не всё было ладно в среде имажинистов, возникшие разногласия по принципиальным вопросам привели к расколу имажинистского движения на левое крыло (С.Есенин, Р.Ивнев, И.Грузинов, М.Ройзман) и правое крыло (В.Шершеневич, А.Мариенгоф, Н.Эрдман). Причём, у представителей каждого крыла были противоположные взгляды на задачи поэзии, на роль образа в ней. Н.Эрдман участвовал в издании журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном», в первых номерах которого публиковались произведения С.Есенина, но позже поэт отказался от сотрудничества с журналом. В 1922 имя Эрдмана уже было хорошо известно театральной Москве. Он был автором либретто для оперетт и балетов, скетчей и куплетов для кабаре, написал пародию «Носорогий хахаль» на спектакль Всеволода Мейерхольда «Великолепный рогоносец». В 1923 состоялась премьера его буффонады «Шестиэтажная авантюра», а в 1924 – пьесы «Гибель Европы на Страстной площади». Н.Эрдман был автором интермедии в знаменитом спектакле Театра им. Вахтангова «Лев Гурыч Синичкин» по пьесе Д.Ленского (1924). В соавторстве с Владимиром Массом Николай Эрдман написал обозрение «Москва с точки зрения», которым в 1924 году открылся Театр сатиры. В конце августа 1924 года С.Есенин и И.Грузинов опубликовали в «Правде» свое решение о роспуске группы имажинистов. 5 сентября 1924 года в «Правде» под рубрикой «Заразные болезни в Москве» была опубликована ответная информация на заявление С.Есенина и И.Грузинова, в которой сообщалась, что имажинисты продолжают функционировать. Из тех, кто остался среди имажинистов были указаны братья Эрдман. В письме содержатся оскорбительные выпады против Есенина, про которого авторы писали, что для них «поэт безнадежно болен физически и психически, и это единственное оправдание его поступков». Был сделан вывод, что «хотя С.Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинизма, но он никогда не являлся идеологом имажинизма…». 20 апреля 1925 года Мейерхольд поставил в своем театре ГОСТИМ пьесу Эрдмана «Мандат. Премьера была триумфальной, пьесу 19-летнего автора в постановке великого режиссера называли важнейшим событием в художественной жизни Москвы. Пьеса “Мандат» за короткий срок была поставлена более 350 раз, шла во многих городах страны во время гастролей театра им. Мейерхольда. В 1931-1932 годах два театра — ГОСТИМ и МХАТ — репетировали новую комедию Н.Эрдмана «Самоубийца». Когда был готов спектакль в Театре Мейерхольда, комиссия, возглавляемая Л.М. Кагановичем, запретила пьесу к постановке. Несмотря на восторженное отношение к пьесе К.С.Станиславского, который просил в письме И.Сталину разрешить постановку «Самоубийцы» коллективу МХАТа в порядке эксперимента, был получен ответ вождя против пьесы: « Я не очень высокого мнения о пьесе «Самоубийца». Ближайшие мои товарищи считают, что она пустовата и вредна». Отношения с властью и без того натянутые окончательно испортились после того, как Василий Качалов по легкомыслию прочел на кремлёвской вечеринке несколько басен Эрдмана по просьбе Сталина, спросившего у прославленного мхатовского артиста: «Есть что-нибудь интересное в Москве?» И, как утверждает режиссёр Юрий Любимов, далеко идущие последствия вызвала басня Николая Эрдмана «Ворона и сыр»:
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру.
Читатель скажет: Бога нет!
Читатель, милый, — ты придира:
Да, Бога нет, но… нет и сыра…
Среди опальных басен Н.Эрдмана озвученных Качаловым была и «Колыбельная»:
Видишь, слон заснул у стула,
Танк забился под кровать,
Мама штепсель повернула,
Ты спокойно можешь спать.
За тебя не спят другие,
Дяди взрослые, большие.
За тебя сейчас не спит
Бородатый дядя Шмидт.
Он сидит за самоваром —
Двадцать восемь чашек в ряд, —
И за чашками герои
о геройстве говорят.
Льется мерная беседа
лучших сталинских сынов,
И сияют в самоваре
двадцать восемь орденов.
«Тайн, товарищи, в природе
Не должно, конечно, быть.
Если тайны есть в природе,
Значит, нужно их открыть».
Это Шмидт, напившись чаю,
Говорит героям.
И герои отвечают:
«Хорошо, откроем».
Перед тем как открывать,
Чтоб набраться силы,
Все ложатся на кровать,
Как вот ты, мой милый.
Спят герои, с ними Шмидт
На медвежьей шкуре спит.
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле…
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле
В ночь с 11 на 12 октября 1933 года, в Гаграх, где проходили съемки комедии «Веселые ребята» Николай Эрдман, вместе со своим соавтором Владимиром Массом, были арестованы. Н. Эрдман по судебному приговору был сослан в далекий сибирский «каторжный» городок Енисейск. Оттуда в Москву к матери Эрдмана приходили письма за подписью «Мамин-Сибиряк». Его прощальной басней была:
Однажды ГПУ явилося к Эзопу
и хвать его за жопу.
Смысл сей басни ясен:
не надо этих басен!»…
В 1936 годуН.Эрдмана освободили, но без права жительства в столице и других крупнейших городах. Эрдман поселился в Калинине, в дальнейшем он жил в Вышнем Волочке, Торжке, Рязани. После ареста Эрдмана был запрещён и его «Мандат»; пьес он больше не писал, но продолжал работать в кино; стал одним из авторов сценария нового фильма Григория Александрова — «Волга-Волга», в 1941 году удостоенного Сталинской премии. После войны Эрдман писал сценарии к фильмам, работал в Театре на Таганке. Эрдман умер 10 августа 1970 года. Похоронен в Москве на Новом Донском кладбище.
