«Жалко им, что октябрь суровый обманул их в своей пурге»

Э.Д. Гетманский

«Жалко им, что октябрь суровый обманул их в своей пурге»

Друг Сергея Есенина, хранитель его рукописей, издатель Александр Сахаров писал после трагической смерти поэта: «Друзей у Есенина вообще было много, особенно когда он располагал крупным гонораром, а ведь есенинская строка котировалась на червонцы… Друзей же настоящих было мало, кроме Галины Бениславской и еще некоторых товарищей, назвать трудно. С ним дружили и пили, брали в долг деньги, которые он никогда, как мне известно, не требовал назад, но люди не хранили и не заботились об участи его большого таланта. И надо сказать откровенно — я первый, может, меньше других думал и заботился о поэте Сергее Есенине. Теперь, когда вспоминаю о нем, делается так горько на душе и больно до слез. Почти все стихи его я знаю наизусть и читаю их при всяком настроении». На книжном знаке Владимира Чекарькова вместе с Сергеем Есениным даны портреты тех с кем свела поэта жизнь. Все они значились в его друзьях, с одними он дружил до конца своей жизни, с другими в силу обстоятельств разошёлся. Но все они входили в ближайшее окружение Есенина. Этот иконографический книжный знак украшает книги по есенинской тематике московского библиофила Сергея Трифонова.

Пётр Чагин: «Сергей Есенин — уже больше чем попутчик, он уже наш спутник»

Журналист, издательский работник Пётр Иванович Чагин (настоящая фамилия Болдовкин) (1898-1967) родился в Москве. С 1914 по 1917 годы учился в Московском университете на историко-филологическом факультете. В 1917 году был призван в армию Временным правительством, юнкер Петергофской школы. Будучи командиром отряда Красной Гвардии принимал участие в установлении Советской власти в Москве. Его первые литературные опыты относятся к 1917 году. После окончания гражданской войны — на партийной работе. С 1922 года по 1925 год Чагин был вторым секретарём ЦК Азербайджанской КП (б) и одновременно главным редактором газеты «Бакинский рабочий». С Есениным Чагин познакомился в феврале 1924 года в гостях у артиста В.Качалова. Чагин вспоминал: «Он с жадностью слушал мои рассказы о Баку, о том, что в этом городе еще много «золотой дремотной Азии», но она «опочила» на нефтяных вышках. Расходились шумно. В прихожей была толчея. Рано утром меня в гостинице разбудил энергичный стук в дверь. В неожиданном раннем посетителе я узнал Сергея Есенина. Застенчиво улыбаясь, он сказал: «Простите, но, кажется, мы вчера с вами перепутали калоши». Оказалось, действительно так и было. И Есенин не торопился после этого уходить, и я старался удержать его. Он остался и проводил меня на вокзал».

С.Есенин и П.Чагин встречались также в Москве на квартире скульптора Г.Якулова, который в то время работал над проектом памятника 26 бакинским комиссарам. Уезжая 8 февраля 1924 года в Баку, Чагин пригласил Есенина посетить Азербайджан с последующим визитом в Персию, побывать в которой он давно хотел. 20 сентября 1924 года Есенин приехал в Баку, о чём известил Чагина «Т. Чагин! Я приехал. Заходил к Вам, но Вас не застал. Остановился в отеле «Новая Европа» № 58. Позвоните директору отеля и передайте, когда Вас можно видеть». Есенин писал из Баку: «Внимание здесь ко мне очень большое, Чагин встретил меня как брата. Живу у него. Отношение изумительное». Чагин рассказывал: «Подружились мы с Есениным с первой же встречи… В моей семье к нему относились как к родному. А уж дочь в нем души не чаяла». В Баку Есенин приболел, Чагин определил его на лечение в больницу водников. Сестре Екатерине Есенин писал: «У меня туберкулез!!! Скоротечный или не скоротечный, не знаю. Одним словом, кашляю кровью…Ко мне изумительно отнесся Азиатский Совнарком. Дали пальто. Конечно, тут влияние Чагина, но на то он и друг».

На её запрос о здоровье брата П.Чагин ответил телеграммой: «Сергей здоров только правом легком катар лечим заботимся». Есенин и Чагин дважды сфотографировались — в сентябре 1924 года в бакинской фотографии Л.Брегвадзе и в начале 1925 года с членами литературного кружка при газете «Бакинский рабочий». Первые стихи из цикла «Персидские мотивы» были опубликованы в газете «Бакинский рабочий». В декабре 1924 года С.Есенин писал П.Чагину: «Стихи о Персии я давно посвятил тебе. Только до книги я буду ставить или «П.Ч.» или вовсе ничего. Всё это полностью будет в книге». «Персидские мотивы» вышли с посвящением: «С любовью и дружбою Петру Ивановичу Чагину». Однако при издании Собрания стихотворений посвящение Есенин не сохранил. Есенин с вниманием прислушивался к его литературным советам. Свой сборник «Персидские мотивы» он написал с посвящением: «С любовью и дружбою Петру Ивановичу Чагину». Ему же посвятил поэт стихотворение «Стансы»:

Я о своем таланте
Много знаю.
Стихи — не очень трудные дела.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла.

Стишок писнуть,
Пожалуй, всякий может
О девушке, о звездах, о луне…
Но мне другое чувство
Сердце гложет,
Другие думы
Давят череп мне.

Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном
В великих штатах СССР.

Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулевке.

Благодарю за дружбу граждан сих,
Но очень жестко
Спать там на скамейке
И пьяным голосом
Читать какой-то стих
О клеточной судьбе
Несчастной канарейки.

Я вам не кенар!
Я поэт!
И не чета каким-то там Демьянам.
Пускай бываю иногда я пьяным,
Зато в глазах моих
Прозрений дивных свет.

Я вижу все.
И ясно понимаю,
Что эра новая —
Не фунт изюму нам,
Что имя Ленина
Шумит, как ветр по краю,
Давая мыслям ход,
Как мельничным крылам.

Вертитесь, милые!
Для вас обещан прок.
Я вам племянник,
Вы же мне все дяди.
Давай, Сергей,
За Маркса тихо сядем,
Понюхаем премудрость
Скучных строк.

Дни, как ручьи, бегут
В туманную реку.
Мелькают города,
Как буквы по бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку.
В стихию промыслов
Нас посвящает Чагин.

«Смотри, — он говорит, —
Не лучше ли церквей
Вот эти вышки
Черных нефть-фонтанов.
Довольно с нас мистических туманов.
Воспой, поэт,
Что крепче и живей».

Нефть на воде,
Как одеяло перса,
И вечер по небу
Рассыпал звездный куль.
Но я готов поклясться
Чистым сердцем,
Что фонари
Прекрасней звезд в Баку.

Я полон дум об индустрийной мощи,
Я слышу голос человечьих сил.
Довольно с нас
Небесных всех светил,
Нам на земле
Устроить это проще.

И, самого себя
По шее гладя,
Я говорю:
«Настал наш срок,
Давай, Сергей,
За Маркса тихо сядем,
Чтоб разгадать
Премудрость скучных строк».

При содействии Чагина в 1925 году в Баку был издан поэтический сборник Есенина «Русь Советская» с предисловием Чагина. В нём он писал: «Поэтический талант Сергея Есенина встречает всё более широкое признание в литературной критике и в читательской массе, — говорится в предисловии. — Этому признанию сильно способствует тот факт, что лирика С.Есенина в последнее время, начиная выходить за пределы интимной личной лирики, прочно вступила в круг социальных, «гражданских» мотивов из уютной, да душной избы деревенского кулака. Из пьяного кабацкого смрада есенинская лирика с огромной стихийной силой вырвалась на вольный воздух, на улицу и зазвучала в унисон с кликами и звуками революционной толпы, с той «музыкой революции», которую завещал слушать Блок… Собранные здесь стихи — первые ласточки, первые предвестники революционной настоящей весны есенинского творчества. В этих строках Сергей Есенин — уже больше, чем попутчик, он уже наш спутник, — с буйным молодым задором пробивающийся через разношерстную, вслушивающийся в революцию толпу, куда он попал, вырвавшись из четырех стен, — в широкую революционную массу… это лишний раз свидетельствует о непочатой силе есенинского таланта и о том, какого большого поэта приобретает в нем революция».

Бытует легенда, что стихотворение «Шаганэ ты моя, Шаганэ…» навеяно фамилией Чагин. «Чагинэ» — так звучало имя героини в первоначальном наброске поэта. 18 июня 1925 года Сергей Есенин и его жена Софья Толстая радушно приняли приехавших из Баку Чагина и его жену, они совершили прогулку на пароходе по Москве-реке. Позже 4 июля 1925 года П.Чагин написал письмо жене С.Есенина С.Толстой, в постскриптуме которого отписал: «Два слова — Сергею. Жду в Баку — тебя, твои стихи, твою жену. За книжку — спасибо. Тост — за наше содружество! Твой Петр». Это приглашение друга Есенин принял. П.Чагин поддерживал творческие начинания С.Есенина. Узнав, что поэта заинтересовала судьба расстрелянных 26 бакинских комиссаров, он снабдил Есенина необходимыми сведениями. «Есенин жадно набрасывается на эти материалы, — писал П.Чагин, — и запирается в моем редакторском кабинете. Под утро приезжаю в редакцию и вижу стихи «Баллады о двадцати шести» на столе… В ближайшем номере, 22 сентября, «Баллада о двадцати шести» была напечатана в «Бакинском рабочем». Чагин пропускал в газете не все стихотворения Есенина, так не было напечатано есенинское стихотворение «Ленин»:

Еще закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.

Россия! Сердцу милый край!
Душа сжимается от боли.
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье, песий лай.

Уж сколько лет наш тихий быт
Утратил мирные глаголы.
Как оспой, ямами копыт
Изрыты пастбища и долы.

Немолчный топот, громкий стон,
Визжат тачанки и телеги.
Ужель я сплю и вижу сон,
Что с копьями со всех сторон
Нас окружают печенеги?

Не сон, не сон, я вижу въявь,
Ничем не усыпленным взглядом,
Как, лошадей пуская вплавь,
Отряды скачут за отрядом.
Куда они? И где война?

Степная водь не внемлет слову.
Не знаю, светит ли луна
Иль всадник обронил подкову?
Все спуталось…

Но понял взор:
Страну родную в край из края,
Огнем и саблями сверкая,
Междоусобный рвет раздор.
. . . . . . . . . . . . .

Россия —
Страшный, чудный звон.
В деревьях березь, в цветь — подснежник.
Откуда закатился он,
Тебя встревоживший мятежник?
Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту.

Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, что в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, —
Он с лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс…

Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
. . . . . . . . . . . . . .

Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы.
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы.
. . . . . . . . . . . . .  

Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь…
И он пришел.
. . . . . . . . . . . . . .

Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет».
. . . . . . . . . . . . . . 

И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен…
. . . . . . . . . . . . . .

И вот он умер…
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.

Для них не скажешь:
«Ленин умер!»
Их смерть к тоске не привела.
. . . . . . . . . . . . . . .

Еще суровей и угрюмей
Они творят его дела…

П.Чагин считал, что оно было написано в спешке, позже он рассказывал Л.Повицкому: «Грех на моей душе. В таком виде стихотворение нельзя было печатать. К Есенину у нас требования были очень высокими». Возвратившись в Москву, Есенин продолжает дружескую переписку с Чагиным. «Как ты живешь — знаю, — писал он в Баку 8 ноября 1925 года — Не знаю только того, что ты думаешь. Чиркни хоть строчку и скажи, чтоб мне высылали Бакраб («Бакинский рабочий»)». 12 ноября 1925 года Чагин ответил Есенину: «Дружище Сергей, пребываю в одиночестве и некотором обалдении. Что от тебя ни слуху ни духу? На меня не сердись, присылку стихов возобнови, начну опять печатать… Через месяц-полтора попаду в Москву. Пиши. Привет Софье Андреевне и всем, кто этого заслуживает. Жму лапу. Петр». Чагин вспоминал: «В конце ноября 1925 года он прислал мне из Москвы, из больницы, письмо с рукописью «Черного человека», в котором писал: «Прочти и подумай, за что мы боремся, ложась в постели?». В одном из своих последних писем Чагину, написанного из лечебницы 27 ноября 1925 года, Есенин писал: «Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы, опять лег. Зачем — не знаю, но, вероятно, и никто не знает… Всё это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу, пошлю всех с кем и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки».

Узнав о трагической гибели Сергея Есенина, Пётр Чагин отправил из Баку в Ленинград Софье Толстой-Есениной телеграмму: «Гибель Сергея ошеломила невозможно жутко, жаль общее мнение хоронить нужно Москве чтобы все подлинные друзья могли отдать последние почести — Чагин». С 1926 года Чагин жил в Ленинграде, где до 1931 года возглавлял редакцию городской «Красной газеты». Он перестал публиковать свои стихи, но в душе оставался поэтом и очень любил поэзию, хорошо разбирался в многочисленных литературных течениях и группировках, возникавших в те годы, как грибы после дождя: символисты, футуристы, имажинисты, конструктивисты, экспрессионисты, биокосмисты и т.д. Чагин дружил со многими поэтами и писателями — Демьяном Бедным, Владимиром Маяковским, Мариной Цветаевой и многими другими. Первый в стране бюст Есенина был открыт при содействии и непосредственном участии Петра Чагина, произнесшего 21 мая 1958 года речь в рязанском театре. В 1958 году Чагин вышел на пенсию. Пётр Иванович Чагин умер 28 октября 1967 года, похоронен на Ваганьковском кладбище, недалеко от могилы С.А. Есенина.

«Сахаров — Сальери нашего времени, немного лучше, но и немного хуже пушкинского

Издательский работник Александр Михайлович Сахаров (1894-1952) — один из близких друзей С.Есенина. До революции он был рабочим-печатником, в 1917 году вступил в Коммунистическую партию и стал ответственным секретарем Полиграфической секции ВСНХ в Петрограде, занимался организацией полиграфической промышленности. В конце 1918 — начале 1919 годов в Москве он посещал литературные кафе, в том числе и «Стойло Пегаса», где и состоялась его встреча с Сергеем Есениным, которая чуть не закончилась дракой. Есенину не понравилось свободное поведение А.Сахарова, участвовавшего в распевании поэтами частушек и русских народных песен. Сахаров вспоминал: «Взбешенный Есенин покачиваясь, подходит к нашему столу и, подняв кулаки, шипит мне в лицо: «Замолчи, или я тебе сейчас морду набью». Но кожаные куртки, в которые мы одеты, смущают его, и он ухолит за свой стол, грозя мне кулаком и обещая при случае припомнить». А.Сахаров был знаком с творчеством С.Есенина, но считал, что его произведения не отвечают требованиям времени, поэтому его поэт Есенин как личность не интересовал. В январе 1919 года А.Сахаров присутствовал при чтении Есениным на эстраде Всероссийского союза поэтов «Пантократора». Он вспоминал: «Читал он хорошо, зажигаясь и по мере чтения освобождая себя от всего связывающего. Когда он закончил, в зале была минута оцепенения и вслед за тем гром рукоплесканий. И он начал читать стихотворение за стихотворением — и «Радуница» и «Голубень».

Личное знакомство С.Есенина и А.Сахарова произошло летом 1919 года, когда он работал секретарем секции полиграфических производств Совета народного хозяйства, являлся членом коллегии полиграфического отдела ВСНХ. Тогда С.Есенин А.Мариенгоф пришли в управление, чтобы добиться разрешения издавать свои книги. Впоследствии Сергей Есенин частенько вспоминал эти стычки. Сахаров вспоминал: «Помнишь, Сашка, как мы с тобой сцепились? Не поскандаль мы тогда, может быть, прошли бы мимо». А когда я спрашивал, почему он так отпрыгнул от меня, он ответил: «Да уж больно у тебя шапка была на чекистскую похожа, а я чекистов не люблю». А.Сахаров входил в состав учредителей «Ассоциации вольнодумцев в Москве», созданной по инициативе С.Есенина, многие из выпущенных сборников вышли при непосредственном участии А.Сахарова. При поддержке А.Сахарова в Харькове в середине апреля 1920 года выходит поэма С.Есенина «Кобыльи корабли» в сборнике «Харчевня зорь». Летом 1920 года С.Есенин в письме из Ростова-на-Дону просит А.Сахарова: «Ежели на горизонте появится моя жена Зинаида Николаевна (Райх), то устрой ей как-нибудь через себя или Кожебаткина тысяч 30 или 40. Она, вероятно, очень нуждается, а я не знаю её адреса. С Кавказа она, кажется, уже уехала, и встретить я её уже не смогу». Журналист и издательский работник И.И.Старцев вспоминал в 1926 году: «Есенин хотел оставить А.М.Сахарову завещание (оно неизвестно) на все свои печатные труды и неопубликованные рукописи. Не знаю, состоялось ли нотариальное оформление этого любопытного акта или нет». С публикацией своих произведений Сергей Есенин всегда испытывал большие затруднения, он мечтал при посредстве Александра Сахарова самостоятельно издавать свои сочинения.

Написанную в марте-августе 1921 года поэму «Пугачев» поэт не мог издать из-за преград в различных инстанциях. В 1922 году Александр Сахаров издал в Петрограде на свои средства книгу Сергея Есенина «Пугачев». Для этого он создал своё издательство «Эльзевир», которым была выпущена только одна книга — есенинский «Пугачёв» По этому поводу С.Есенин говорил поэту Вольфу Эрлиху: «Люблю я Сашку! И он меня любит! Знаешь как? А вот! Любит он жену и детей? Любит! Больше жены и детей любит он только одну вещь: граммофон. А меня — больше граммофона. Ты не смейся, как лошадь, а слушай! Я всерьез говорю. Сашка продал свой граммофон, чтобы издать моего Пугачева. Понял? Этого я ему вовек не забуду!» С.Есенин доверял А.Сахарову и советовался с ним по разным вопросам. Перед отъездом за границу с Айседорой Дункан Есенин спрашивает у Сахарова: «Что мне делать, если Мережковский или Зинаида Гиппиус встретятся со мной? Что мне делать, если Мережковский подаст мне руку?» — «А ты руки ему не подавай! — отвечает Сахаров. — «И не подам руки Мережковскому, — соглашается Есенин. — И не только не подам ему руки, но я могу сделать более решительный жест… Мы остались здесь. В трудные для родины минуты мы остались здесь. А он со стороны, он издали смеет поучать нас!».

1 июля 1922 года Сергей Есенин прислал письмо чете Сахаровых из Дюссельдорфа: «Родные мои! Хорошие! Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин, на искусство начхать — самое высшее музик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Ну и … я их тоже с высокой лестницы. …Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички какают с разрешения и сидят, где им позволено. Ну, куда же нам с такой непристойной поэзией? Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к … и навострить лыжи обратно. Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину… Твой Сергунь». Александр Сахаров давал свидетельские показания на судебном процессе 4-х поэтов в декабре 1923 года, отмечая, что он был свидетелем случаев пьянства и дебоширства со стороны Есенина, но исключал какие-либо факты антисемитизма с его стороны. Есенин, приезжая в Ленинград, останавливался, и некоторое время даже жил у своего друга Сахарова, который жил на Гагаринской улице в доме № 1, в квартире № 12.

Поэта тепло встречали хозяин дома, его супруга Анна Ивановна. Большая квартира на Гагаринской улице часто пустовала, особенно летом, так как семья Сахаровых уезжала на дачу, да и сам Сахаров по делам службы часто выезжал в Москву. Это позволяло Есенину не только спокойно летними месяцами жить и работать в «пустыне Сахара», как шутливо называл квартиру Сахаровых поэт В.Эрлих, но и приглашать к себе своих ленинградских товарищей. У Сахарова была хорошая библиотека, состоявшая из собраний сочинений классиков, поэтических сборников, мемуаров и трудов по вопросам искусства. Книги из этой библиотеки нередко читал Сергей Есенин, когда жил в семье Сахаровых. Пользовались ими и другие писатели и поэты, которые посещали квартиру Сахарова и общались с Есениным. В этой квартире в 1924 году Есенин написал поэму «Песнь о великом походе», тесно связанную с Петербургом и свое известное стихотворение «Русь Советская», посвященное его любимому другу — «Сашке» (А.М. Сахарову):

Русь советская

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.

Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив.

Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.
Вокруг меня снуют
И старые и молодые лица.
Но некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют.

И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.

И это я!
Я, гражданин села,
Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.

Но голос мысли сердцу говорит:
«Опомнись! Чем же ты обижен?
Ведь это только новый свет горит
Другого поколения у хижин.

Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней —
Уж не село, а вся земля им мать».

Ах, родина! Какой я стал смешной.
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.

Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости, как в церковь, собрались.
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают «жись».

Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как телки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.

Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.

«Уж мы его — и этак и раз-этак, —
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.

С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.

Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Ну что ж!
Прости, родной приют.
Чем сослужил тебе, и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют —
Я пел тогда, когда был край мой болен.

Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.

Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.

Второе стихотворение «Возвращение на родину» Есенин также посвятил Александру Сахарову, оно, как и «Русь советская», также датировано летом 1924 года.

Возвращение на родину

Я посетил родимые места,
Ту сельщину,
Где жил мальчишкой,
Где каланчой с березовою вышкой
Взметнулась колокольня без креста.

Как много изменилось там,
В их бедном, неприглядном быте.
Какое множество открытий
За мною следовало по пятам.

Отцовский дом
Не мог я распознать:
Приметный клен уж под окном не машет,
И на крылечке не сидит уж мать,
Кормя цыплят крупитчатою кашей.

Стара, должно быть, стала…
Да, стара.
Я с грустью озираюсь на окрестность:
Какая незнакомая мне местность:

Одна, как прежняя, белеется гора,
Да у горы
Высокий серый камень.
Здесь кладбище!
Подгнившие кресты,
Как будто в рукопашной мертвецы,
Застыли с распростертыми руками.

По тропке, опершись на подожок,
Идет старик, сметая пыль с бурьяна.

«Прохожий!
Укажи, дружок,
Где тут живет Есенина Татьяна?»

«Татьяна… Гм…
Да вон за той избой.
А ты ей что?
Сродни?
Аль, может, сын пропащий?»
«Да, сын.
Но что, старик, с тобой?
Скажи мне,
Отчего ты так глядишь скорбяще?»

«Добро, мой внук,
Добро, что не узнал ты деда!..»
«Ах, дедушка, ужели это ты?»

И полилась печальная беседа
Слезами теплыми на пыльные цветы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать…
А мне уж девяносто…
Скоро в гроб.
Давно пора бы было воротиться».
Он говорит, а сам все морщит лоб.

«Да!.. Время!..
Ты не коммунист?»
«Нет!..»
«А сестры стали комсомолки.
Такая гадость! Просто удавись!
Вчера иконы выбросили с полки,
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и богу негде помолиться.
Уж я хожу украдкой нынче в лес,
Молюсь осинам…
Может, пригодится…
Пойдем домой —
Ты все увидишь сам».

И мы идем, топча межой кукольни.
Я улыбаюсь пашням и лесам,
А дед с тоской глядит на колокольню.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Здорово, мать! Здорово!» —
И я опять тяну к глазам платок.
Тут разрыдаться может и корова,
Глядя на этот бедный уголок.

На стенке календарный Ленин.
Здесь жизнь сестер,
Сестер, а не моя, —
Но все ж готов упасть я на колени,
Увидев вас, любимые края.

Пришли соседи…
Женщина с ребенком.
Уже никто меня не узнает.
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.

Ах, милый край!
Не тот ты стал,
Не тот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеется рот.

Конечно, мне и Ленин не икона,
Я знаю мир…
Люблю мою семью…
Но отчего-то все-таки с поклоном
Сажусь на деревянную скамью.

«Ну, говори, сестра!»

И вот сестра разводит,
Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,
О Марксе,
Энгельсе…
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал.

И мне смешно,
Как шустрая девчонка
Меня во всем за шиворот берёт…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.

Александр Сахаров очень дорожил тем, что Есенин доверял ему хранить свои рукописи. Между Сахаровым и Бениславской, которой поэт также доверял свои рукописи, установилось негласное соперничество. Сахаров стремился к тому, чтобы быть единственным хранителем есенинского поэтического наследия, считая себя «единственным другом поэта». Между Сахаровым и Бениславской по этому вопросу возникали серьёзные трения. Это наложило отпечаток на характеристику Сахарова в воспоминаниях Г.Бениславской. Некоторые близкие знакомые поэта выражали недовольство, что Есенин очень много внимания уделял Сахарову, человеку из нелитературной среды, и даже ездил с ним к себе на родину. Они старались отдалить Есенина от Сахарова, поссорить их, им это удалось осуществить. Во второй половине 1924 года между Есениным и Сахаровым наметилась отчужденность. Требовалось срочно решить вопрос с есенинским архивом, хранящимся у Сахарова. 15 декабря 1924 года Галина Бениславская писала Сергею Есенину: «Не нравится только мне, что Ваши письма у Сахарова не заперты даже. Безобразие. Забрать бы у него — да он не даст ведь». В дальнейшем отношения между Есениным и Сахаровым испортились и, хотя они продолжали встречаться, старой дружбы не было. О размолвках с Есениным Сахаров вспоминал: «У нас были с ним столкновения, доходившие до грубых выкриков и чуть не до драки».

В последнем письме Сергею Есенину от 16 июля 1925 года Галина Бениславская писала о Сахарове: «Знай ещё: Сахаров — Сальери нашего времени, немного лучше, но и немного хуже пушкинского. Он может придумать тебе конец хуже моцартовского. Он умнее того Сальери и сумеет рассчитать, чтобы не только уничтожить тебя физически (это ему может не понадобиться), но и испортить то, что останется во времени после тебя. Не будь дураком и в дураках, не показывай беспардонную храбрость там, где её смешно показывать. Ты не имеешь права давать волю твоему истеричному любопытству и лететь в огонь. Помни, что Сахаров может дать только плохой конец, только унизить тебя. Он хорош, когда ты силен и совсем здоров. Имей силу уйти от него, несмотря на то, что он много отдал тебе. Ты же не виноват, что ему дано очень много, но не всё, чтобы быть равным тебе. А зло против тебя у него в глубине большое, ты это как будто сам знаешь». В последний свой приезд в Ленинград Есенин не остановился, как обычно, у Сахаровых, а поселился в гостинице «Англетер» на Исаакиевской площади. В 1926 году Александр Сахаров передал свой архив сестре поэта Александре Александровне Есениной, в нём хранились различные материалы и фотографии, связанные с жизнью и литературной деятельностью Сергея Есенина. В нём, как говорили в то время, Сахаров хранил у себя рукописный дневник Есенина и письма различных лиц к нему.

Замечательная библиотека Александра Сахарова была куплена в 1926 году букинистом Николаем Базыкиным. После смерти Сергея Есенина Галина Бениславская писала в своих воспоминаниях: «В отношении Сахарова к Сергею Александровичу было много непонятного. Много от Сальери. Он любил, и он же всеми мерами топил Сергея Александровича. Совершенно не считаясь с тем, что для Сергея Александровича было пагубно… Всегда при появлении Сахарова замирало сердце. Объясняла это себе тем, что Сахаров, как и другие, тянет Сергея Александровича пить, а он, как никто, умел всегда вытянуть Есенина куда-нибудь в пивную или в ресторан». В 1938 году Сахаров был осуждён по печально известной 58 статье (контрреволюционная деятельность) Уголовного кодекса РСФСР. Работал на стройках Казахстана, где и написал несколько вариантов воспоминаний о Есенине, один из которых опубликован в газете «Вечерний Ленинград» (1990, 3 октября, № 229).

Александр Кусиков: «Каждого люблю я выше неба»

Поэт-имажинист Александр (Сандро) Борисович Кусиков (настоящая фамилия Кусикян) (1896-1977) родился в Вольном Ауле недалеко от Армавира в многодетной армянской семье. Окончил гимназию в станице Баталпашинской Кубанской области, поступил на юридический факультет Московского университета, но проучился всего полгода и в 1915 году был призван в армию, служил в Северском драгунском полку. После Февральской революции был назначен военным комиссаром Анапы, после Октябрьской революции уехал в Москву, где публикует свою первую книгу стихов «Зеркало Аллаха». В.Шершеневич дал исчерпывающую характеристику Кусикову: «Сандро был небольшого роста, почти всегда в военном, напористый и занозистый. Он умел ладить со всеми, когда хотел, и ни с кем, когда это ему было не надо или когда попадала вожжа под хвост. А попадала она часто». Знакомство С.Есенина и А.Кусикова состоялось в конце 1918 года после переезда поэта из Петрограда в Москву. Оба активно включились в литературную московскую жизнь. С.Есенин и А.Кусиков сыграли заметную роль в становлении поэтического направления имажинизма. Современники отмечали, что А.Кусиков паразитировал на многих известных поэтах. Поэт Сергей Спасский писал: «В свое время он обхаживал Бальмонта и, пользуясь своими материальными возможностями, издал на свои средства сборник, где стихи Бальмонта поместил рядом со своими изделиями. Потом обхаживал он Василия Каменского, таким же образом связывая с ним свое имя. Он обжегся на Маяковском, но крепко вцепился в Есенина». Сохранилась издевательская эпиграмма Владимира Маяковского, посвящённая А.Кусикову, которую автор надписал на своей книжке стихов:

Есть люди разных вкусов и вкусиков:
Одним нравлюсь я, а другим — Кусиков.

Сергей Есенин полушутливо, полусерьезно иногда говорил друзьям: «Я просто боюсь Кусикова, вцепится в шею — не отдерешь». В апреле 1919 года А.Кусиков написал стихотворение «Кудри день. — Это ты в гранях города гость…» с посвящением «Сергею Есенину»:

Это ты, в гранях города гость,
сын полей хлеборобной тиши.
Я люблю твоих дум чернозёмную горсть,
золотые колосья души.
Я люблю твои лапти сплетённых стихов,
деревенскую грусть ресниц…

С.Есенин посвятил А.Кусикову стихотворение о своей душе, о таинствах своего творчества «Душа грустит на небесах…»:

Душа грустит о небесах,
Она не здешних нив жилица.
Люблю, когда на деревах
Огонь зеленый шевелится.

То сучья золотых стволов,
Как свечи, теплятся пред тайной,
И расцветают звезды слов
На их листве первоначальной.

Понятен мне земли глагол,
Но не стряхну я муку эту,
Как отразивший в водах дол
Вдруг в небе ставшую комету.

Так кони не стряхнут хвостами
В хребты их пьющую луну…
О, если б прорасти глазами,
Как эти листья, в глубину.

В 1918-1920 годах А.Кусиков выпустил восемь поэтических сборников. От некоторых своих неудачных книг А.Кусиков открещивался. В автобиографии 1922 года он писал: «Кроме «Зеркала Аллаха» издал: в 19 году «Сумерки», очень плохую и безнадежную книгу, от неё отказываюсь и не признаю своею». В его стихах прослеживается стремление примирить две религии — мусульманство и христианство, стремился синтез двух религий отразить в имажинизме. Он писал: «На груди моей крест, на бедре моем меч». Признанием творческого родства с Александром Кусиковым проникнута дарственная надпись Сергея Есенина на книге стихов «Голубень» (1920): «Что бы между нами ни было, а любовь останется. Как ты меня ни ругай, как я тебя, а всё-таки мы оба из одного сада — сада яблонь, баранов, коней и волков. Мы яблони и волки, смотря по тому, как надо». Вместе с Кусиковым Есенин в 1921 году выпустил сборник «Звездный бык». По дружбе С.Есенин на книге «Исповедь хулигана» (1921) написал: «Сандро милому с любовью и верою С.Есенин». Их  вместе видят в гостях у скульптора С.Коненкова в его мастерской на Пресне. Оба соглашаются быть секундантами В.Шершеневича в его предстоящей дуэли с О.Мандельштамом (дуэль не состоялась).

В январе 1922 года А.Кусиков вместе с Б.Пильняком уехал в Ревель, оттуда — в Берлин. По приезде Есенина в Берлин в мае 1922 года между ними установились дружеские отношения. Кусиков вспоминал: «В 1922 году мы встретились с ним за границей. Но запад и заокеанские страны ему не понравились. Вернее он сам не хотел, чтобы всё это виденное им впервые, понравилось ему. Безграничная, порой слепая есенинская любовь к России как бы запрещало ему влюбляться. «А знаешь, здесь, пожалуй, всё лучше, больше, грандиознее… Впрочем. Нет! — давит. Деревья подстриженные, и птахе зарыться некуда; улицы, только и знай, что моют, и плюнуть некуда…». По мнению Кусикова — «Любовь к России всё заметнее и заметнее претворялось в заболевание. В болезнь страшную, в болезнь, почти безнадёжную. Берлин, Париж, Нью-Йорк — затмилось. Есенин увидел «Россию зарубежную», Россию без Родины». Под впечатлением от увиденного там заграницей и смертельной тоски по Родине Есенин написал стихотворение «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…»:

Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь.

И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином.

Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.

Ах, сегодня так весело россам,
Самогонного спирта — река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.

Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Жалко им тех дурашливых, юных,
Что сгубили свою жизнь сгоряча.

Жалко им, что октябрь суровый
Обманул их в своей пурге.
И уж удалью точится новой
Крепко спрятанный нож в сапоге.

Где ж вы те, что ушли далече?
Ярко ль светят вам наши лучи?
Гармонист спиртом сифилис лечит,
Что в киргизских степях получил.

Нет! таких не подмять, не рассеять!
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя… Рас…сея…
Азиатская сторона!

А.Кусиков называл С.Есенина «первой своей любовью» и вспоминал, как писался цикл «Москва кабацкая» после их долгих ночных бесед, под гитару Сандро, как дружески называл его Есенин. Поэт посвятил ему в первой публикации цикл  «Москва кабацкая», где его имя встречается в ранней редакции одного из стихотворений цикла («Пой, Сандро! навевай мне снова…»):

Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

Пой, Сандро, навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рать.
Пусть целует она другого
Изжитая, красивая бл…дь.

Но отношения между Есениным и Кусиковым становились всё холоднее, они понимали бесперспективность их дальнейшей дружбы и творческого сотрудничества. В окончательном списке стихотворения «Пой же, пой. На проклятой гитаре…» имя Сандро было вымарано:

Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь — зараза,
Я не знал, что любовь — чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.

Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.

Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.

Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углах прижимал.

Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.

Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь — простыня да кровать.
Наша жизнь — поцелуй да в омут.

Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер…
Не умру я, мой друг, никогда.

Сергей Есенин писал А.Кусикову в Париж 7 февраля 1923 года с борта парохода «Джордж Вашингтон», в котором «себя вынимал наиспод»: «Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это бл…дское снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей-богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу. Теперь, когда от революции остались только х…й да трубка, теперь, когда там жмут руки тем и лижут жопы, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что мы и были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь… Сам видишь, как я матерюсь. Значит, больно и тошно. Твой Сергей».

Письмо, впервые было опубликовано в Англии в 1968 году Г.Маквеем (факсимильно воспроизведено в его книге «Isadora and Esenin», Ardis 1980). В России это письмо было полностью опубликовано в газете «Литературная Россия» в 1989 году. Во время пребывания С. Есенина в Европе его часто сопровождал А.Кусиков, с именем которого связаны различные скандалы на литературных вечерах. О сложных взаимоотношениях между «сыном» (Есенин) и «матерью» (Россия) Сергей Есенин писал в письме Анатолию Мариенгофу из Парижа: «Господи! Даже повеситься можно от такого одиночества. Ах, какое поганое время, когда Кусиков и тот стал грозить мне, что меня не впустят в Россию». 29 марта 1923 года в Берлине состоялся прощальный вечер С.Есенина и А.Кусикова. Он предпринимал попытку приехать в Россию, но осуществить задуманное не удалось. За границей Кусиков выказывает свою верность революции, что порождает негодование в эмигрантской печати. В эмигрантских кругах Кусикову дают кличку «чекист». В итоге он в марте 1924 году переселяется в Париж, где создал «Общество друзей России». В последние годы жизни Есенин прервал отношения с Кусиковым, который писал об этом в письме поэту Матвею Ройзману из Парижа в марте 1924 года, намекая на свою связь с ГПУ: «О Есенине я не говорю только потому, что он слишком много говорит обо мне невероятного, небывалого и до ногтей предательски-лживого. Проще говоря, этот озлобленный человек делает специфически есенинские штучки»… Время моё подходит. Посмотрим мало осталось».

После трагической смерти Сергея Есенина А.Кусиков 26 декабря 1925 года опубликовал некролог «Неужели это случилось» в парижской газете «Парижский вестник». Он был поражён поступком Есенина: «Никогда я не встречал, — писал А.Кусиков, — на своем жизненном пути, человека, так любящего жизнь, как Есенин. Ни у кого я не замечал такого страха перед смертью, как у Есенина». 10 января 1926 года Кусиков в той же газете напечатал свои воспоминания «Только раз живём мы, только раз…». Борис Лавренёв и Рюрик Ивнев считали, что Кусиков шантажировал Есенина, создавал обстановку вокруг него обстановку, которая и привела к трагическому исходу. К началу 1930-х годов Кусиков окончательно прекратил заниматься творчеством. Умер в Париже 20 июля 1977 года.

Иванов-Разумник: «В мягкости, задушевности дарования — тайна очарования есенинской поэзии»

Писатель, критик, историк литературы Разумник Васильевич Иванов-Разумник (настоящая фамилия Иванов) (1878-1946) родился в Тифлисе в дворянской семье. Обучался на математическом и историко-философском факультетах Петербургского университета. Первая его статья («Н.К. Михайловский») напечатана в «Русской Мысли» в 1904 году. Двухтомная «История русской общественной мысли» Иванова-Разумника (1906) пользовалась в своё время большой популярностью. В конце 1915 года Сергей Есенин впервые встретился с Р.В.Ивановым-Разумником, работавшим в то время секретарем комитета Литературного фонда. С.Есенин, находясь в сложном материальном положении, написал заявление на его имя: «С войной мне нынешний год пришлось ехать в Ревель пробивать паклю, но ввиду нездоровости я вернулся. Приходится жить литературным трудом, но очень тяжко. Дома на родине у меня семья, которая нуждается в моей помощи. Ввиду этого, Разумник Васильевич, я попросил бы Вас похлопотать в Литературном фонде о ссуде руб. в 200. Дабы я хоть не поскору должен был искать себе заработок и имел возможность выбрать его». Просьба частично была удовлетворена, С.Есенин получил 50 рублей. Служба С.Есенина санитаром в Царскосельском военно-санитарном поезде № 143 позволяло ему во время увольнений заходить к Иванову-Разумнику, который жил в то время в Царском Селе. Несмотря на разницу в возрасте между ними сложились дружеские отношения. Иванов-Разумник поддерживал молодого поэта, помогал избежать ему политических ошибок. В «Автобиографии» 1923 года С.Есенин писал: «Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя. Отказывался, советуясь и ища поддержки в Иванове-Разумнике». Он помогал публиковать в левоэсеровской газете «Знамя труда» стихи и поэмы С.Есенина. В письме А.Белому Р.Иванов-Разумник писал 29 апреля 1917 года: «Кланяются Вам Клюев и Есенин. Оба — в восторге, работают, пишут, выступают на митингах». 24 июня 1917 года. С.Есенин сообщал А.В.Ширяевцу в Ташкент о пренебрежительном отношении некоторых петроградских литераторов к крестьянским поэтам, но при этом специально подчеркивал: «Но есть, брат, среди них один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя». В 1917-1918 годах в Петрограде под началом Иванова-Разумника вышли два альманаха «Скифы». В первом сборнике «Скифы» было стихотворение С. Есенина «Осень» было посвящено Р.В. Иванову-Разумнику:

Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
Осень — рыжая кобыла — чешет гриву.

Над речным покровом берегов
Слышен синий лязг ее подков.

Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным

И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.

Во втором номере «Скифов» напечатана большая подборка стихотворений С.Есенина и статья Р.В.Иванова-Разумника «Поэты и революция», в которой критик высоко оценил есенинские поэмы «Товарищ», «Отчарь», а «Марфу Посадницу» назвал «первой революционной поэмой о внутренней силе народной». Иванову-Разумнику С. Есенин посвящает свою поэму «Преображение»:

1
Облаки лают,
Ревет златозубая высь…
Пою и взываю:
Господи, отелись!

Перед воротами в рай
Я стучусь:
Звездами спеленай
Телицу-Русь.

За тучи тянется моя рука,
Бурею шумит песнь.
Небесного молока
Даждь мне днесь.

Грозно гремит твой гром,
Чудится плеск крыл.
Новый Содом
Сжигает Егудиил.

Но твердо, не глядя назад,
По ниве вод
Новый из красных врат
Выходит Лот.

2
Не потому ль в березовых
Кустах поет сверчок
О том, как ликом розовым
Окапал рожь восток;
О том, как богородица,
Накинув синий плат,
У облачной околицы
Скликает в рай телят.

С утра над осенницею
Я слышу зов трубы.
Теленькает синицею
Он про глагол судьбы.

«О, веруй, небо вспенится,
Как лай, сверкнет волна.
Над рощею ощенится
Златым щенком луна.

Иной травой и чащею
Отенит мир вода.
Малиновкой журчащею
Слетит в кусты звезда.

И выползет из колоса,
Как рой, пшеничный злак,
Чтобы пчелиным голосом
Озлатонивить мрак…»

3
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо, —
Трубите в трубы.

Под плугом бури
Ревет земля.

Рушит скалы златоклыкий
Омеж.

Новый сеятель
Бредет по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.

Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.

Шлея на кобыле —
Синь.
Бубенцы на шлее —
Звезды.

4
Стихни, ветер,
Не лай, водяное стекло.
С небес через красные сети
Дождит молоко.

Мудростью пухнет слово,
Вязью колося поля.
Над тучами, как корова,
Хвост задрала заря.

Вижу тебя из окошка,
Зиждитель щедрый,
Ризою над землею
Свесивший небеса.

Ныне
Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.

5
Зреет час преображенья,
Он сойдет, наш светлый гость,
Из распятого терпенья
Вынуть выржавленный гвоздь.

От утра и от полудня
Под поющий в небе гром,
Словно ведра, наши будни
Он наполнит молоком.
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звездами пророчить
Среброзлачный урожай.

А когда над Волгой месяц
Склонит лик испить воды, —
Он, в ладью златую свесясь,
Уплывет в свои сады.

И из лона голубого,
Широко взмахнув веслом,
Как яйцо, нам сбросит слово
С проклевавшимся птенцом.

Новый 1918 год С.Есенин с поэтом П.Орешиным встречали на квартире Р.Иванова-Разумника в Царском Селе. Поэт и актёр Владимир Чернявский вспоминал: «С большим уважением и любовью относился Сергей к Иванову-Разумнику, с которым неизменно встречался по делам практическим и душевным… Статьи Р.В.Иванова-Разумника, принимавшего Есенина целиком, как большого поэта революции, совершенно удовлетворяли и поддерживали Сергея. Такой «отеческой щедрости» он, наверное, ни позже, ни раньше не находил ни у кого из авторитетных критиков». Р.Иванов-Разумник в статье «Россия и Инония» поэму С.Есенина «Инония» считал произведением, которое «не имеет географических границ и привязки, а является новой религиозной идеей общечеловеческого масштаба». В берлинской газете «Голос России» Р.Иванов-Разумник писал о С.Есенине: «В мягкости, задушевности дарования — тайна очарования есенинской поэзии. Скорбь тихая, женственная вера в чудо — ее содержание. И оттого в смелых своих образах он далеко не всегда кощунственен». Р.Иванов-Разумник в книге «В.Маяковский («Мистерия» или «Буфф»)», изданной в Берлине (1922), утверждал, что Маяковский и Есенин — антиподы в поэзии, так как один — поэт города, а другой — «поэт Земли». 13 февраля 1919 года Р.В.Иванова-Разумника арестовали органы ВЧК, обвинив его в участии левых эсеров в заговоре против советской власти.

Расправы над ним удалось избежать благодаря заступничеству наркома А.В.Луначарского и жены М.Горького М.Ф.Андреевой. После переезда в Москву С.Есенин поддерживает  отношения с Р.Ивановым-Разумником, ведя с ним переписку. В одном из писем поэт писал: «Мне очень и очень хотелось бы Вас увидеть, услыхать и самому сказать о себе. Я очень много раз порывался писать Вам, но наше безалаберное российское житье, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время». Р.Иванов-Разумник был одним из организаторов в 1920 году в Берлине издательства «Скифы», в котором была издана его книга «Россия и Инония». На Иванова-Разумника и издательство «Скифы» обрушился с резкой критикой издатель газеты «Русская жизнь» Ю.Григорьев (Гельсингфорс). Он назвал произведения С.Есенина неудачными, подчеркнув, что: «Это нестерпимая чушь с примесью возмутительного богохульства не может быть названа литературным произведением. Иванов-Разумник в своем комментарии к этим, с позволения сказать, «поэмам» пытается найти смысл в бессмысленности Есенина. По его мнению, Есенин не кощунствует, а только разрывает с «историческими формами христианства». Соображения эти совершенно неубедительны, а некоторые утверждения Иванова-Разумника так же нелепы, как и стихи Есенина». Встреча с Р.Ивановым-Разумником состоялась после возвращения Есенина из Туркестана в Москву. Р.Иванов-Разумник после этой встречи писал: «Сергей Есенин — для меня последний большой поэт, появившийся на рубеже золотого и серебряного века нашей поэзии… Есенин очень молод, но уже дал многое и обещает еще многое. «Имажинизм» — вздор, мертвый груз, путы на ногах: они нужны разным Шершеневичем… Знаю одно: перед нами большой, не завершенный, подлинный поэт, путь его — в начале, и ему предстоят еще многие творческие подвиги».

Высокая оценка творчества С.Есенина дана в книге Р.Иванова-Разумника «Русская литература о семидесятых годов до наших дней», где называет С.Есенина «подлинный народным поэтом». 6 марта 1922 года С.Есенин написал письмо Р.Иванову-Разумнику, в котором как близкому другу исповедуется о своей жизни: «Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники, вплоть до Рукавишникова. Им, видите ли, приятно выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от такого  головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко. Хочется опять заработать, ибо внутри назрела снова большая вещь. Для журнала Вашего я пришлю пока несколько стихотворений…». Только в 1924 году  во время приезда С.Есенина в Ленинград состоялась встреча с Р.В.Ивановым-Разумником в Царском Селе, критик радушно встретил гостей. На вопрос, кто может после Пушкина представлять на современном этапе русскую поэзию, он немедленно ответил: «Несомненно, Сергей Есенин!». Последняя их встреча состоялась на вечере в Доме ученых, где по просьбе С.Есенина Р.Иванов-Разумник произнес вступительное слово о его творчестве. Известие о трагической смерти Сергея Есенина потрясло Р.Иванова-Разумника. В книге «Писательские судьбы» он писал: «Гибель Есенина в 1925 году тесно связана не только с его болезнью (смотри его предсмертную поэму «Черный человек»), ведь и самая болезнь была следствием невозможности писать и дышать в гнетущей атмосфере советского рая. Знаю об этом, из разговора с Есениным за год до его смерти, когда он приехал ко мне летом 1924 года в Царское Село…».

Р.Иванов-Разумник работал над книгой о С.Есенине. 12 января 1927 года он сообщал Зинаиде Райх: «Я за этот год закончил свои записки о Сергее Александровиче — листов на 5 и совершенно не для печати, за исключением, быть может, нескольких страниц общего содержания» Судьба этих «Записок» неизвестна, возможно, что они погибли во время Великой Отечественной войны. Р.Иванов-Разумник с 1919 года неоднократно арестовывался как «идейный вдохновитель народничества», ссылался. В последний раз арестован в сентябре 1937 года. Отверг все предъявленные обвинения и после почти двухгодичного пребывания под следствием освобождён «за прекращением дела». В годы войны после того как немцы заняли Пушкин (Царское Село) его весной 1942 года вывезли в Данциг, где он вместе с женой был заключён в лагерь для перемещённых лиц. Так как жена Р.Иванова-Разумника имела немецких предков, то их в 1943 году выпустили из лагеря. Затем он жил Германии, написал воспоминания о своей жизни после 1917 года («Тюрьмы и ссылки») и о писателях в Советской России («Писательские судьбы»). Умер Иванов-Разумник в Мюнхене 9 июля 1946 года. Историк, профессор Сергей Чернов писал о нем: «С Ивановым-Разумником можно было соглашаться или не соглашаться. Пишущему эти строки часто приходилось спорить с ним и даже бороться в 1917 г. против некоторых его крайних увлечений. Но я не встречал человека, знавшего его и следившего за его работой, кто не признавал бы его светлого ума, его литературной одаренности и, главное, его глубокой безответной преданности тем идеалам свободы и человечности, защите которых он посвятил свою жизнь».

Лев Повицкий: «Есенин — крупнейший мастер слова»

Журналист Лев Осипович Повицкий (Лейб Иосифович) (1885-1974), родился в зажиточной семье специалиста по пивоварению в России. В 1905 году окончил гимназию в Азербайджане, поступил на юридический факультет Харьковского университета, но был исключён за революционную деятельность. До Октябрьской революции 1917 года проживал нелегально под фамилией Филипченко, имел 5 арестов, 3 побега, 4 года каторги, остальное время находился в тюрьме или ссылке. Познакомился с Есениным в 1918 году в Москве в студии Пролеткульта и поддерживал с ним дружеские отношения до конца жизни поэта. Познакомил их поэт С.Клычков, представив Л.Повицкому молодого поэта: «Мой друг — Сергей Есенин!». Повицкий вспоминал об этой первой встрече: «Рядом с высоким, черноволосым, с резко выраженными чертами лица Клычковым, худощавый, светлолицый, невысокого роста Есенин казался женственно-хрупким и слабым на вид подростком. Это первое впечатление еще более усилилось, когда он улыбнулся и певуче произнес: «Сергей Антонович меня здесь приютил у вас», — он указал куда-то неопределенно вверх. Позднее я к ним заглянул. Они ютились в получердачном помещении, под самой крышей… По-видимому, эта комната служила складочным местом для ненужного и лежащего внизу хлама. Здесь, у Клычкова, и поселился недавно переехавший из Петрограда Есенин».

Повицкий быстро установил с поэтами дружеские отношения. Они встречаются, фотографируются, обсуждают планы по созданию собственного издательства. Повицкий вспоминал: «На первом организационном собрании будущего издательства нас было пять человек: Есенин, Клычков, Петр Орешин, Андрей Белый и я. Название издательству было подобрано легко и без споров: «Трудовая артель художников слова». Издательство, в котором Есенин был заведующим, а Повицкий — казначеем, просуществовало недолго. К началу 1919 году оно обанкротилось. Л.Повицкий вспоминал: «Пришли ко мне Есенин и Клычков и объявили, что в кассе артели нет ни копейки денег, купить бумаги не на что и, следовательно, «Артель» ликвидируется». Л.Повицкий послал Есенина и Клычкова погостить некоторое время к своему брату Борису Повицкому в Тулу, что спасло поэтов от голода. Вернувшись в Москву, Есенин с благодарностью вспоминал «тульскую неделю». Лев Повицкий писал об этом: «Я решил временно увезти Есенина из голодной Москвы, — писал Л.Повицкий. — Я уехал с ним в Тулу к моему брату. Продовольственное положение в Туле было более благополучным, чем в Москве, и мы там основательно подкормились. Для Есенина это была пора не только материального достатка, но и душевного покоя и отдыха. Ни один вечер не проходил у нас впустую. Брат, человек музыкальный, был окружен группой культурных людей, и они тепло встретили молодого поэта. Ежевечерне Есенин читал свои стихи. Все написанное им он помнил наизусть. Читал он мастерски».

На квартире Б.И.Повицкого устраивались литературные вечера, велись филологические и философские споры, гости с хозяевами бывали в местном театре, посещали редакцию тульской газеты «Коммунар». Л.Повицкий, используя материалы «Радуницы», «Голубени», и «Инонии», выступил в кафе «Стойло Пегаса» с докладом о творчестве Сергея Есенина. С.Есенин слушал внимательно и по окончании заявил слушателям: «Много правды сказал обо мне Лев Осипович. Это я должен признать. Я только несогласен с тем, что революционное творчество будто бы нуждается в обновлении законов рифмы и ритма. Я очень люблю мою старую русскую рубашку, мне в ней легко и удобно, — зачем же мне её менять?». Позже рукопись доклада затерялась. В 1919 году Лев Повицкий переезжает в Харьков. В харьковской газете «Наш голос» (1919, 11 апреля) напечатал статью «Имажинисты», с упоминанием сборников С.Есенина «Преображение» (1918) и «Сельский часослов» (1918). В конце марта 1920 года Есенин приехал в гости к своему другу Л.Повицкому. Он писал: «Пребывание Есенина в нашем доме превратилось в сплошное празднество… Есенин пленился одной (Евгенией) [Е.И. Лившиц — Э.Г.] и завязал с ней долгую нежную дружбу». Подруга Е.И.Лившиц, Фрида Лейбман, впоследствии стала женой Л.И.Повицкого. В 1921 году Л.Повицкий встречался с С.Есениным в Ростове-на-Дону и Таганроге, в 1923 году состоялась встреча в Москве с С.Есениным и А.Дункан, вернувшихся из зарубежной поездки.

Добрые отношения Есенин поддерживал с Повицким в зимние месяцы 1924-1925 годов в Батуме, где Л.Повицкий работал фельетонистом в газете «Трудовой Батум». Он писал: «Приезд Сергея Есенина я отметил в «Трудовом Батуме» 9 декабря статьей о его творчестве». Лев Повицкий представил читателям газеты «Трудовой Батум» поэта как «величайшего крестьянского поэта России», автора 18 книг стихов. Особенно восторженно говорилось о есенинском поэтическом языке: «Есенин ввел в поэзию струю народной образности и крестьянского крепкого слова. Нет ни одного стихотворения Есенина, которое бы не обогатило бы русскую речь новыми образами или крестьянским словом. Образы Есенина все почерпнуты из широкого мужского мира и близкой ему природы». Статья заканчивалась высокой оценкой: «Глубокая образность, сочность и крепость слова, мастерское владение изощренной формой слова, с одной стороны, черты социальной утопии и поток тончайшего лиризма с другой, выдвинули Есенина на одно из первых мест в рядах современных художников слова». Сергей Есенин не остался в долгу и ответил другу стихотворением «Льву Повицкому»:

Старинный друг!
Тебя я вижу вновь
Чрез долгую и хладную
Разлуку.
Сжимаю я
Мне дорогую руку

И говорю, как прежде,
Про любовь.

Мне любо на тебя
Смотреть.
Взгрустни
И приласкай немного.
Уже я не такой,
Как впредь —
Бушуйный,
Гордый недотрога.

Перебесились мы,
Чего скрывать?
Уж я не я…
А ты ли это, ты ли?
По берегам
Морская гладь —
Как лошадь
Загнанная, в мыле.

Теперь влюблен
В кого-то я,
Люблю и тщетно
Призываю,
Но все же
Точкой корабля
К земле любимой
Приплываю.

12 декaбря поэт писaл Гaлине Бенислaвской, что он «очень болен» и тоскует по Москве. После нескольких дней, проведенных в гостинице, Есенин переехaл в тихий домик Повицкого нa берегу моря. Л.Повицкий создал Есенину все условия для творческой работы. Он вспоминaл, что Есенин в Бaтуме опять нaчaл тяжело пить. «Зa обедом он выпивaл обычно бутылку коньяку, это былa его обычнaя нормa зa обедом. К еде он почти не притрaгивaлся». Повицкий предложил ему тaкой рaспорядок дня — он зaпирaл Есенинa в его комнaте до трёх чaсов дня. В это время Повицкий возврaщaлся домой, и они вместе обедaли. После этого Есенин был волен делaть все, что ему вздумaется. Но по утрaм он мог сосредоточиться нa рaботе. То ли по причине устaновленного Повицким режимa, то ли по кaкой-либо другой вдохновение не покидaет Есенинa. Это видно из его писем Гaлине Бенислaвской. 17 декaбря он писaл ей: «Рaботaется и пишется мне дьявольски хорошо. До весны я могу и не приехaть. Меня тянут в Сухум, Эривaнь, Трaпезунд и Тегерaн, потом опять в Бaку. Нa столе у меня лежит черновик новой хорошей поэмы «Цветы». Это, пожaлуй, лучше всего, что я нaписaл. Прислaть не могу, потому что лень переписывaть. Левa зaпирaет меня нa ключ и до 3 чaсов никого не пускaет. Стрaшно мешaют рaботaть». А до этого письма Есенин отписал Чагину: «Теперь сижу в Батуми. Работаю и скоро пришлю Вам поэму, по-моему, лучше всего, что я написал».

20 декaбря Есенин пишет Галине Бенислaвской: «Делaйте все тaк, кaк нaйдете сaми. Я слишком ушел в себя и ничего не знaю, что я нaписaл вчерa и что нaпишу зaвтрa. Только одно во мне сейчaс живет. Я чувствую себя просветленным, не нaдо мне этой глупой шумливой слaвы, не нaдо построчного успехa. Я понял, что тaкое поэзия… Путь мой, конечно, сейчaс извилист. Но это прорыв, вспомните, Гaля, ведь я почти 2 годa ничего не писaл, когдa был зa грaницей… Я скоро зaвaлю вaс мaтериaлом. Тaк много и легко пишется в жизни очень редко. Это просто потому, что я один и сосредоточен в себе. Говорят, я очень похорошел. Вероятно, оттого, что я что-то увидел и успокоился». Что именно увидел Есенин в Бaтуме, от чего он успокоился, остaлось тaйной. Можно предположить, и не без основaния, что речь шлa о женщинaх. Распространились и слухи о женитьбе Есенина на «Miss Olli». В письме к А.Берзинь поэт разъяснял: «Я сидел просто с приятелями. Когда меня спросили, что это за женщина, — я ответил: «Моя жена. Нравится?» — «Да, у тебя губа не дура». Вот только и было». «Зaвел новый ромaн, — писaл он, — a женщину с кошкой не вижу второй месяц. Послaл ее к черту. Дa и вообще с женитьбой я просто дурaкa вaлял. Я в эти оглобли не коренник. Лучше тaк, сбоку, пристяжным. И простору больше, и хомут не трет, и кнут реже достaет». В Батуме состоялось знакомство поэта с Ш.Тальян. О характере их отношений мало известно, но уже через два дня после их знакомства Есенин написал стихотворение «Шаганэ ты моя, Шаганэ…» — честь, которой удостаивались весьма немногие женщины.

Есенин вспоминал Шаганэ и в 6 стихотворениях из 15, вошедших в цикл «Персидские мотивы». Есенин был очарован городом Батум, с ним были связаны многие приятные события в жизни поэта. В 1924 году, он написал стихотворение «Батум»:

Корабли плывут
В Константинополь.
Поезда уходят на Москву.
От людского шума ль
Иль от скопа ль
Каждый день я чувствую
Тоску.

Далеко я,
Далеко заброшен,
Даже ближе
Кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет черноморская
Волна.

Каждый день
Я прихожу на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

Может быть, из Гавра
Иль Марселя
Приплывет
Луиза иль Жаннет,
О которых помню я
Доселе,
Но которых
Вовсе — нет.

Запах моря в привкус
Дымно-горький.
Может быть,
Мисс Митчел
Или Клод
Обо мне вспомянут
В Нью-Йорке,
Прочитав сей вещи перевод.

Все мы ищем
В этом мире буром
Нас зовущие
Незримые следы.
Не с того ль,
Как лампы с абажуром,
Светятся медузы из воды?

Оттого
При встрече иностранки
Я под скрипы
Шхун и кораблей
Слышу голос
Плачущей шарманки
Иль далекий
Окрик журавлей.

Не она ли это?
Не она ли?
Ну да разве в жизни
Разберешь?
Если вот сейчас ее
Догнали
И умчали
Брюки клеш.

Каждый день
Я прихожу на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

А другие здесь
Живут иначе.
И недаром ночью
Слышен свист,-
Это значит,
С ловкостью собачьей
Пробирается контрабандист.

Пограничник не боится
Быстри.
Не уйдет подмеченный им
Враг,
Оттого так часто
Слышен выстрел
На морских, соленых
Берегах.

Но живуч враг,
Как ни вздынь его,
Потому синеет
Весь Батум.
Даже море кажется мне
Индиго
Под бульварный
Смех и шум.

А смеяться есть чему
Причина.
Ведь не так уж много
В мире див.
Ходит полоумный
Старичина,
Петуха на темень посадив.

Сам смеясь,
Я вновь иду на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

Лев Повицкий был первым слушателем есенинской поэмы «Анна Снегина». После трагической смерти С.Есенина он откликнулся на предложение С.А.Толстой-Есениной передать в Музей С.Есенина при Союзе писателей материалы, касающиеся творческой биографии поэта. Из казахстанского города Кзыл-Орда он писал: «Меня не было последние дни в Кзыл-Орде, и потому я с опозданием выполняю просьбу Музея». Он передал полученные в 1919 году в Харькове письма от С.Есенина, при этом в комментариях рассказал кратко о своем знакомстве с поэтом в Московском Пролеткульте. Во Владивостокской газете «Красное знамя» (1926, 7 ноября) в статье «За 9 лет» в обзоре русской литературы после Октября Л.Повицкий писал, что «Есенин -крупнейший мастер слова», который примыкал временами к пролетарскому литературному фронту. В 1947 году Повицкий написал воспоминания о Есенинеи отправил их директору Литературного музея Владимиру Бонч-Бруевичу, который дал положительную оценку мемуарам, но одновременно указал, что «время говорить о Есенине в полный голос еще не настало». В 2006 году издана книга Л.Повицкого «О Сергее Есенине и не только» (составитель И.Л.Повицкий), в которую были включены полностью воспоминания о поэте, а также стихи и очерки Льва Повицкого.

Исаак Бабель: «От многих слов Есенина болит сердце…»

Писатель и драматург Исаак Эммануилович Бабель (первоначальная фамилия Бобель) (1894-1940) родился в Одессе на Молдаванке в семье торговца. Окончил Одесское коммерческое училище. С 1915 года жил в Петрограде, где в журнале М.Горького «Летопись» напечатал два рассказа. Затем, по совету М.Горького, «ушёл в люди» и переменил несколько профессий. В 1920 году был бойцом и политработником Конной армии. В 1924 году опубликовал ряд рассказов, позднее составивших циклы «Конармия» и «Одесские рассказы». Книгу «Конармия» подверг резкой критике Семён Будённый, усмотрев в ней клевету на Первую конную армию. Климент Ворошилов в 1924 году жаловался главе Коминтерна Дмитрию Мануильскому, что стиль произведения о Конармии был «неприемлемым». Сталин же считал, что Бабель писал о «вещах, которые не понимал». Горький же высказал мнение, что писатель, наоборот, «украсил изнутри» казаков «лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев». В «Одесских рассказах» Бабель в романтическом ключе рисует жизнь еврейских уголовников начала XX века, находя в них экзотические черты и сильные характеры. Самым запоминающимся героем этих рассказов является еврей-налётчик Беня Крик — воплощение бабелевской мечты о еврее, умеющем постоять за себя. В 1923 году И.Бабель начал сотрудничать в журнале «Красная новь», знакомясь с писателями и поэтами, которые сотрудничали с газетой. Одним из них был Сергей Есенин.

9-10 мая 1924 года И.Бабель, как и С.Есенин, подписывает коллективное обращение  в отдел печати ЦК РКП(б) в защиту свободы творчества от необоснованных нападок со стороны литераторов, группировавшихся вокруг журнала «На посту». При дружеских встречах Есенин и Бабель вели шутливые разговоры о месте каждого из них в литературе. Об одном таком разговоре вспоминал писатель Семён Гехт: «Себе, Исаак, возьми корону прозы, — предлагал Есенин, — а корону поэзии — мне». Ласково поглядывавший на него Бабель шутливо отнекивался от такой чести, выдвигая другие кандидатуры». Сергей Есенин в статье «О писателях-попутчиках» (1924) среди писателей, которые «внесли вклад в русскую художественную литературу», называет И.Бабеля. С.Есенин и И.Бабель встречались и в домашней обстановке, часто на квартире Софьи Толстой. И.Бабель высоко отзывался о поэзии Сергея Есенина. Современники удивлялись, как могли дружить эти два совершенно разных человека — вспыльчивый, временами даже буйный, Есенин и тихий, обходительный Бабель. Есенин был единственным человеком, сумевшим подчинить Бабеля своей воле. Есенинские стихи Бабель читал и про себя и вслух. Читал ему свои стихи и Есенин, привязавшийся к Бабелю, полюбивший его «Песню» (1925):

Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.

Цвела — забубенная, росла — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.

Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.

Как случилось-сталось, сам не понимаю.
Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю.

Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую.
В темноте мне кажется — обнимаю милую.

За окном гармоника и сиянье месяца.
Только знаю — милая никогда не встретится.

Эх, любовь-калинушка, кровь — заря вишневая,
Как гитара старая и как песня новая.

С теми же улыбками, радостью и муками,
Что певалось дедами, то поется внуками.

Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха —
Все равно любимая отцветет черемухой.

Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.

Потому хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке.

Цвела — забубенная, была — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.

В письме грузинскому поэту Тициану Табидзе 20 марта 1925 года С.Есенин сообщал о приезде в Тифлис группы москвичей, при этом не забывал напомнить, что: «Бабель приедет раньше. Уложите его в доску. Парень он очень хороший и стоит гостеприимства». Из Баку 8 апреля 1925 года С.Есенин писал Галине Бениславской: «Позвоните Бабелю, чтоб он заехал в Баку. Я буду ждать. Здесь ему будут очень рады. 25 июня 1925 года Исаак Бабель писал Максиму Горькому, что стихи Есенина следует считать «прелестными, лучшими из всех, какие сейчас пишутся в России…». В июле 1925 года С.Есенин и С.Толстая пригласили И.Бабеля как близкого  друга на свою свадьбу. На ней бабелевская философическая сдержанность не повлияла на Есенина. Произошло обратное. По воле Есенина Бабель сделался вдруг кутилой. Потом он вспоминал, что вернулся домой под утро, без бумажника и паспорта и вообще совершенно ничего не помнил. Бабель посмеиваясь говорил, что это было «в первый и последний раз». Известен случай, когда Бабель изругал известного писателя за ошибку в цитате из Есенина, добавив при этом: «От многих слов Есенина болит сердце… Нельзя так беззаботно относиться к словам поэта, если вы считаете себя прозаиком». Дружеские отношения С.Есенина и И.Бабеля сохранились до смерти поэта.

15 мая 1939 года Бабель был арестован на даче в Переделкино по обвинению в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже (дело № 419). При аресте у него изъяли несколько рукописей, которые впоследствии бесследно пропали (15 папок, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями). Судьба его романа о ЧК остается неизвестной. На следствии он говорил о дружбе с русскими писателями и поэтами, в том числе и о дружбе с Сергеем Есениным. На допросах Бабеля подвергали жестоким пыткам. Военной коллегией Верховного Суда СССР он был осуждён к высшей мере наказания и расстрелян на следующий день, 27 января 1940 года. Расстрельный список был подписан лично И.Сталиным. В числе возможных причин неприязни Сталина к Бабелю называют то, что «Конармия» была посвящена рассказу о Польском походе 1920 года — военной операции, проваленной Сталиным. В 1954 году Бабель был посмертно реабилитирован. При активном воздействии Константина Паустовского, весьма любившего его и оставившего о нём тёплые воспоминания, после 1956 года Бабель был возвращён в советскую литературу.

 

Роман Гуль: «Есенин — могучий русский лирик с исключительным даром чувства»

Писатель критик и мемуарист Роман Борисович Гуль (1896-1986) родился в Пензе в семье нотариуса из старинного дворянского рода. В 1914 году Гуль поступил на юридический факультет Московского университета. В августе 1916 года был призван на военную службу. После окончания Московской школы прапорщиков проходил службу в действующей армии, участник Первой мировой войны, Гражданской войны и Белого движения. В 1918 году в московской газете «Понедельник народного слова» Р.Гуль опубликовал рецензию на книгу С.Есенина «Голубень». С 1920 года Роман Гуль жил в Берлине, сотрудничал в газетах и журналах, издаваемых на русском языке. 12 мая 1922 года Роман Гуль присутствовал на встрече С.Есенина и А.Дункан с русскими эмигрантами в берлинском Доме искусств В марте 1923 года на вечере в Союзе немецких летчиков Р.Гуль и С.Есенин познакомились. В книге «Жизнь на фукса» Р.Гуль писал: «Есенин был некрасив, Он был такой, как на рисунке Альтмана. Славянское лицо с легкой примесью мордвы в скулах. Лицо было неправильное, с небольшим лбом и мелкими чертами. Такие лица бывают хороши в отрочестве. Сейчас оно было больное, мертвенное, с впалым голубым румянцем. Золотые волосы и синие глаза были словно от другого лица, забытого в Рязани». Р.Гуль высоко отзывался о творчестве С.Есенина. Он был убежден, что «Есенин — могучий русский лирик с исключительным даром чувства».

В статье «Живопись словом» (1923) он отмечал, что основной дар Есенина — песенность, «он не ушел от истока поэзии — песни. Есенин поет, Маяковский пишет. Идя улицей, нельзя напевать Маяковского. А Есенина можно петь, гуляя, работая, колоть дрова и петь! Пройдут годы. Ученые филологи в пролеткультах СССР будут читать лекции об оркестровке стиха Маяковского и писать о нем длинные статьи. А в русской провинции запоют под гитару «Сторона ль ты моя, сторона! Дождевое осеннее олово». И на деревенских посиделках зальются под тальянку: «По селу тропинкой кривенькой…». В рецензии на книгу С.Есенина «Избранное» (1922), Р.Гуль писал: «О Есенине часто говорят: «какой же он имажинист!» Многие критики пытаются отделить Есенина от имажинизма как политического направления. Думаю обратное: «имажинизм» — органическая стихия Есенина, создавшего это направление»… Есенин — могучий русский лирик с исключительным даром чувства. И не надо убегать ему из песенного плена. Не надо искать попытки к освобождению «Инонией» и «Пугачевым» от своей же силы — лирики. Его поэмы — «не тяжелы» Эта же прекрасная книга — «томов премногих тяжелей». В 1927 году Р.Гуль опубликовал очерк «Есенин в Берлине», позже включив в воспоминания «Сергей Есенин за рубежом». В 1969 году он писал о С.Есенине: «Как поэта я его очень люблю, не в пример нашим «камерным эстетам…».

После прихода национал-социалистов к власти в Германии летом 1933 года Р.Гуль подвергся аресту (как русский эмигрант, написавший книгу о русских террористах) был заключен в концлагерь, но в сентябре 1933 года освобождён и сумел эмигрировать в Париж, где опубликовал документальное повествование о своём пребывании в концлагере «Ораниенбург». Во время немецкой оккупации Франции, скрываясь от ареста, жил на ферме на юге Франции, работал на стекольной фабрике. С 1950 года Р.Гуль жил в США. Р.Гуль — автор 15 книг. Его называли патриархом русской литературы зарубежья, последним крупным писателем и редактором первой волны эмиграции. Он автор мемуарной трилогии «Я унёс Россию. Апология эмиграции», созданной в поздние годы жизни. Умер Р.Б.Гуль в 1986 году, похоронен на кладбище Успенского женского Новодивеевского монастыря в Нанует, Нью-Йорк.

Алексей Чапыгин: «Сережу жаль! Ум и душа замечательные, не повседневные!»

Писатель, драматург, сценарист Алексей Павлович Чапыгин  (1870-1937) родился в крестьянской семье в Олонецкой губернии. 13-летним подростком он с обозом с рябчиками, которые везли крестьяне-охотники, оказался в столице, где работал подмастерьем и маляром. Об этом периоде Чапыгин вспоминал: «Любил читать книги — хозяева их рвали, любил рисовать — били за рисунки, говорили: «Ты дурак! Из тебя ничего не выйдет!» Я хотел быть лучше их и стал лучше, их ругань помогла: пробудила мое самолюбие…» В столице он активно посещает собрания символистов. В 1903 году опубликовал первый очерк «Зрячие». Известность принесла книга рассказов и повести «Белый скит» (1913). После революции сотрудничает с Анатолием Луначарским, Максимом Горьким, пишет в ряд пролеткультовских изданий. Чапыгин познакомился с Есениным 15 марта 1915 года в Петрограде в салоне Д.С.Мережковского и З.Н.Гиппиус. Об этом Чапыгин писал: «Изредка я бывал у Гиппиус, там собирались поэты и поэтессы… Как-то за стол у Гиппиус сел светловолосый паренёк, с виду деревенский, в русской расшитой рубахе, в сапогах с голенищами. Гиппиус представила его нам: «Крестьянин, Есенин!». Сергей Есенин первый заговорил со мной, мы сидели рядом… Выйдя из-за стола, мы прошли в гостиную с камином. Есенин сидел на низенькой табуретке, обитой какой-то тканью, и, играя на гармошке, пел частушки». В дальнейшем встречались у Философа и Зинаиды Гиппиус, у Р.Иванова-Разумника в Царском Селе. После женитьбы С. Есенина на З.Райх А.Чапыгин часто бывал на их квартире. В стихотворении «О Русь, взмахни крылами…» (1917) Есенин отдаёт дань уважения поэтам Кольцову, Клюеву, Чапыгину воспевающих Русь:

О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встает иная степь.

По голубой долине,
Меж телок и коров,
Идет в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов.

В руках — краюха хлеба,
Уста — вишневый сок.
И вызвездило небо
Пастушеский рожок.

За ним, с снегов и ветра,
Из монастырских врат,
Идет, одетый светом,
Его середний брат.

От Вытегры до Шуи
Он избраздил весь край
И выбрал кличку — Клюев,
Смиренный Миколай.

Монашьи мудр и ласков,
Он весь в резьбе молвы,
И тихо сходит пасха
С бескудрой головы.

А там, за взгорьем смолым,
Иду, тропу тая,
Кудрявый и веселый,
Такой разбойный я.

Долга, крута дорога,
Несчетны склоны гор;
Но даже с тайной бога
Веду я тайно спор.

Сшибаю камнем месяц
И на немую дрожь
Бросаю, в небо свесясь,
Из голенища нож.

За мной незримым роем
Идет кольцо других,
И далеко по селам
Звенит их бойкий стих.

Из трав мы вяжем книги,
Слова трясем с двух пол.
И сродник наш, Чапыгин,
Певуч, как снег и дол.

Сокройся, сгинь ты, племя
Смердящих снов и дум!
На каменное темя
Несем мы звездный шум.

Довольно гнить и ноять,
И славить взлетом гнусь —
Уж смыла, стерла деготь
Воспрянувшая Русь.

Уж повела крылами
Ее немая крепь!
С иными именами
Встает иная степь.

А.Чапыгин и С.Есенин активно сотрудничали с левоэсеровской газетой «Знамя труда» и журналом «Наш путь», входили в созданный Р. Ивановым-Разумником при газете литературный отдел. Оба публикуют свои произведения в журнале «Красный пахарь». После Октября они остались на стороне новой власти. В 1918 году на сборнике «Красный звон» (1918) С.Есенин написал А.П.Чапыгину: «На добрую память от Сергея Есенина». Чапыгин входил с Есениным в инициативную группу крестьянских писателей, направившей в Московский Пролеткульт прошение об открытии при Пролеткульте самостоятельной крестьянской секции. В 1920 году Чапыгин встречался с Есениным, оказал ему помощь в проведении литературного вечера и изданию книги в Харькове (здесь Чапыгин оказался, спасаясь от голода в 1918 году). А.Чапыгин сфотографировал С.Есенина в кругу пролетарских писателей, приехавших в Харьков. На сборнике «Харчевня зорь» (1920) С.Есенин написал: «Дорогому Алексею Павловичу с родною северной суровой нежностью, которая крепче и тяжелей южного винограда и кипарисов».

В октябре 1923 года А.Чапыгин, С.Есенин и другие крестьянские писатели написали письмо в ЦК РКП с просьбой организовать при Госиздате самостоятельную крестьянскую секцию с правом издания произведений поэтов и писателей, вышедших из недр трудового крестьянства. А. Чапыгин встречался с Есениным во время приезда поэта летом 1924 года в Ленинград, присутствовал на его литературном концерте в зале бывшей Городской Думы. Есенин прибыл на концерт сильно подвыпившим, несколько зрителей в знак протеста покинули зал. Но всё изменилось, когда Есенин стал читать стихи. Чапыгин вспоминал «Сергей Александрович вскочил на стул, стал декламировать стихи, и я удивился. Он был совершенно трезв, четко и ясно произносил каждое стихотворение, и память ему ни на минуту не изменяла. Помню, что среди других стихов декламировал он «Любовь хулигана» и вообще всю «Москву кабацкую». Кончился вечер очень хорошо — С.А. окружила молодежь и всякие люди из публики, он в полумраке встал на ящик, без конца читал на «бис!». Его окружили так тесно и густо, что я ушел, не мог проститься с ним, высказать ему свое восхищение. Он прошел на улицу и уехал в кафе. Я в кафе не пошел. На другой день в вечерней газете появилась заметка: «Лекция хулигана Есенина: будучи в пьяном виде, лектор обругал публику непечатными словами, и почти все, кто был, оставили зал!». О трагической смерти Есенина Чапыгин узнал из газетных публикаций.

В дневнике записал 28 декабря 1925 года: «Сегодня умер Сережа Есенин, бедный, хороший парень»; 29 декабря: «Увезен Сережа! Сегодня в 11 вечера Сергей Есенин увезен в гробу в Москву. Увезен Сережа!». 14 января 1926 года писал И.Касаткину: «Сережу жаль! Ум и душа замечательные, не повседневные! До слез жаль! Твой А.Чапыгин». 20 апреля 1926 года А.Чапыгин писал М.Горькому: «Не так давно повесился Сергей Есенин. Какая жалкая и страшная история — какой талант и душа русская, раздольная душа!». В ответном письме от 1 мая 1926 года Горький советовал Чапыгину написать роман о Есенине, говоря, что «это тема для вас». 14 ноября 1926 года А.Чапыгин по просьбе Софьи Толстой-Есениной написал воспоминания «О Сергее Есенине» для сборника памяти поэта, но это издание в свет не вышло. В 1929 году А.П.Чапыгин в журнале «Звезда» опубликовал автобиографическую повесть «Жизнь моя», к которой сделал посвящение: «Посвящаю повесть о прожитых днях памяти моего друга Сергея Есенина». Скончался Чапыгин 21 октября 1937 года, похоронен в некрополе «Литературные подмостки» на Волковском кладбище Ленинграда.